Лекция «Анатомия левиафана» Public lecture The Anatomy of Leviathan by (Ekaterina Schulmann) Lyrics
Термин «Анатомия Левиафана» заимствован мной из книги английского философа Томаса Гоббса, который исследовал общественное устройство, позволяющее людям жить вместе, не убивая друг друга. Как известно, Гоббс придерживался взглядов, противоположных тем, которые позднее выражал Руссо. Руссо считал, что человек рождается добрым, что в нём есть врождённая добродетель, которая потом искажается или портится социальной средой. Позиция Гоббса была совершенно противоположной. Он считал, что человек действует в собственных интересах и не только не склонен жить в мире с окружающими, а, напротив, скорее склонен с ними враждовать и даже убивать. И чтобы этого не происходило, нужны какие-то специальные инструменты.
В этой связи я хотела бы напомнить, что тот Левиафан, под которым обычно подразумевают государственное устройство, рассматривался Гоббсом не как некое чудовище, а скорее как некоторый инструмент прогресса. Левиафан — это следующая стадия развития человечества после той, которую Гоббс называл natural state of man (естественное состояние человека). Это естественное состояние, с его точки зрения, — не золотой век, не пастушеская идиллия, а война всех против всех. Преодоление этой стадии как раз и свидетельствует о появлении Левиафана. То есть возникновение некоторого общественного устройства, которое позволяет людям взаимодействовать, одним управлять другими и, в общем, поддерживать некую производительную жизнь в очерченных границах.
В известной книге канадско-американского учёного и популяризатора науки Стивена Пинкера «Добрые ангелы нашей природы» на статистических данных доказывается стабильное снижение уровня насилия в мире, в особенности в течение последних 70 лет, то есть после окончания периода мировых войн XX века. Уровень военной агрессии снижается. Государства становятся всё менее людоедскими, снижается уровень насилия в отношениях людей между собой.
Пинкер приводит семь причин снижения насилия. Не буду их перечислять все, назову лишь первую — это как раз Левиафан, то есть организованное централизованное государство.
Почему централизованное государство является инструментом снижения насилия? Потому что оно монополизирует насилие и делает его легальным инструментом.
В чём разница между легализованным и нелегализованным насилием?
Казалось бы, не важно, бьёт вас полицейский или бьёт вас хулиган в подворотне. Но циничные политологи говорят, что первое — лучше. Хотя самой жертве иногда это бывает трудно объяснить. Государство, монополизируя насилие, во-первых, ставит его в некие рамки закона, которые само себе задает. Кроме того, развиваясь и прогрессируя, государство постепенно снижает даже тот уровень легализованного насилия, которое оно применяет внутри тех границ, где у него есть полномочия. Мы видим, что и смертная казнь применяется всё меньше, и уголовный закон (если рассматривать мир в целом) становится менее жестоким. Гуманизация пенитенциарной системы тоже стоит в ряду факторов, смягчающих насилие.
Нелегальное, неорганизованное насилие склонно расползаться. Поэтому сценарий гражданской войны, то есть войны «всех против всех» (опыт показывает, что это так) — более губительный, чем сценарий войн государств между собой. Последствия гражданской войны заживают дольше, они более длительны по влиянию, которое оказывают на поколения людей, чем межгосударственные конфликты.
Уровень и количество межгосударственных конфликтов, повторюсь, в общем, снижается. Известен принцип, по которому демократии не воюют между собой — это принцип номер один. Принцип номер два — демократии не побеждают в тех войнах, которые они ведут.
Таким образом, Левиафан — это не чудовище, которое мы должны победить. Это явление, которое мы должны изучать. Оно тоже, если мы подразумеваем под ним государство, склонно прогрессировать и развиваться, становиться с течением времени несколько менее ужасным. Это то, что питает исторический оптимизм.
Теперь что касается анатомии… Тут уместно прибегнуть к модели политической системы по Дэвиду Истону. Что она собой представляет?
«Чёрный ящик» в середине — это политическая система. Она погружена в общественно-политическую среду. У неё есть «вход» и «выход». На входе — запросы или требования, исходящие из общественно-политической среды. Внутри системы происходит трансформация запроса в политическое решение. Это решение выходит из системы и вовлекается обратно в общественно-политическую среду.
Это и есть так называемый чёрный ящик по Дэвиду Истону — схема политической системы, нарисованная ещё в 1950-е годы одним из ведущих американских политологов.
Что происходит дальше? Попадая в социально-политическую среду, решение вызывает реакцию разного типа. Слева на схеме выделена «поддержка». На самом деле реакция может быть любого типа — это может быть поддержка, может быть протест, отрицание, это может быть восхищение, что угодно. Реакция преобразуется в новый запрос по каналам обратной связи и попадает обратно внутрь «чёрного ящика» — политической системы, которая её перерабатывает и снова выдает политическое решение.
Эта картинка напоминает известное изображение змеи, кусающей свой хвост. Процесс этот бесконечен: запрос преобразуется в решение, решение вызывает реакцию, реакция генерализует новый запрос, и так до бесконечности. Пока политическая система воспринимает запросы и преобразует их в решения, она функционирует в общественно-политической среде. Когда система перестаёт выполнять эту функцию, она разваливается.
Как в этой схеме выглядит failed state (недееспособное государство)? Оно функционирует плохо, дорого, медленно, у нас к нему множество претензий. Если общественно-политическая среда адресует запросы общества не в «чёрный ящик» системы, а, например, к организованным преступным группировкам, к этническим объединениям, к каким-то союзам соседних стран, это означает, что политическая система не функциональна.
Одно уточнение ради чистоты политической науки. В схеме Истона на «чёрном ящике» написано «политическая система». Это не государственная система. Эти два определения не идентичны.
Почему я обращаю на это внимание? Потому что если мы прибегаем к метафоре Левиафана, то речь идёт о политической системе, в которой государство доминирует.
В таком государстве политическая система приватизирована группой интересов и поэтому не является государственным аппаратом в том смысле, как он понимается в странах демократии. Эта политическая система поглощена государством, которое доминирует в политике и в экономике посредством приватизации, национализации ресурсов, раздачи ренты, покупки лояльности как элит, так и граждан посредством таких инструментов, как государственные корпорации и государственные банки, поддержки неадекватно большого бюджетного сектора. В такой сфере подавляющее большинство людей свой хлеб насущный добывает тем или иным способом из средств государственного бюджета. Государство доминирует также в медиасфере посредством огосударствления и контроля средств массовой информации.
Что нам важно знать и понимать, глядя на приведённую схему?
Общественно-политическая среда обыкновенно транслирует свои запросы к «чёрному ящику». Однако в принятых нами условиях государства-Левиафана она почти никогда ни к кому их не обращает, даже когда её проблемы и задачи могли бы быть более эффективно решены не государством. Но она всё равно обращает их к государству, которое преобразует их в решения. Особого внимания заслуживает поток с надписью «обратные связи».
Схема Истона отображает в принципе особенности политической системы любого типа — авторитарной, демократической, тоталитарной. Она универсальна. В чём в таком случае разница между различными моделями? Она в том, насколько система открыта для запросов, и чьи именно запросы она воспринимает. Открытая политическая система воспринимает широкий круг запросов, исходящих от широкого спектра общественных акторов — от граждан, политических групп, партий, меньшинств.
Чем больше политическая система закрыта, тем меньше в неё попадает запросов. Авторитарная (или тоталитарная) политическая система склонна воспринимать сигналы почти исключительно от самой себя. Бюрократия разговаривает сама с собой. Сигналы воспринимаются от тех, кто и так уже находится внутри «чёрного ящика». Внешнюю общественно-политическую среду эта замкнутая система склонна воспринимать как угрозу. Путь к безопасности и выживанию она видит в том, чтобы максимально изолироваться от внешней среды. Таким образом, в закрытой политической системе есть проблема с каналами обратной связи, с тем, как она видит, слышит и понимает, что именно происходит за пределами «чёрного ящика».
Что это за каналы, какие они? Их много, самых разных. Я выделила бы три основных, хотя, на мой взгляд, могут быть и другие критерии классификации. Попытаюсь объяснить, почему я считаю их таковыми.
Первый канал — выборы. Какие? Регулярные, конкурентные и многоуровневые. Все три признака являются чрезвычайно важными.
Почему выборы являются каналом обратной связи? Я сейчас даже не беру в расчёт такую их функцию, как ротация, смена власти. Выборы — лучший вид соцопроса. Они показывают, кого именно люди готовы поддержать, какой набор проблем их действительно интересует, насколько вообще они доверяют политической системе. Показатель этого — явка.
Это не линейная зависимость, когда все плохо — явка низкая, а если лучше — она выше. Здесь другая зависимость. Сверхвысокая явка — это ведь тоже признак некоего излишнего общественного напряжения, которое может быть деструктивным.
Почему важны три признака, которые я назвала: регулярность, конкурентность, или свобода, и многоуровневость? Если выборы проходят раз в 10 лет, то такой интервал не позволяет своевременно реагировать на значимые изменения в социуме. Выборы должны проходить с адекватной периодичностью регулярно, чтобы вовремя корректировать социально-политическую среду. Свобода и конкурентность — это более или менее понятно. Если выборы устраиваются с ограниченным числом кандидатов, которых власть сама же отбирает, то это имитация процесса. И многоуровневость. Самые важные выборы — это выборы муниципальные. Вторые по значимости — региональные. Там власть наиболее близка к людям, известны проблемы, которые затрагивают их в реальной жизни, люди смотрят власти в глаза. На уровне федеральном люди голосуют за образ, за бренд, за некую политическую идею, на уровне местном — за проблематику.
Второй важный канал связи политической системы — деятельность общественных организаций, свободная гражданская активность. Почему деятельность третьего сектора является еще и каналом обратной связи? Потому что она показывает, какие именно вопросы волнуют людей настолько, что они не просто готовы прийти проголосовать, но и готовы участвовать в их решении. Общественные организации, которые возникают и начинают успешно работать, наглядно демонстрируют, что их работа является необходимой. Значит, они делают то, что людям действительно нужно. Но чтобы эту функцию выполнять, деятельность гражданских организаций должна быть абсолютно свободной. У нас же они подвергаются государственному административному прессингу, а с другой стороны создаются так называемые ГОНГО (Government-Organized Non-Governmental Organization) Созданные государством неправительственные организации — по сути, номинальные структуры для получения бюджетных грантов, и их общественно-полезная роль фактически равна нулю.
Третий канал — средства массовой информации. Я с удовольствием добавила бы «независимых СМИ». Но этот термин является во многом условным и оценочным, поэтому правильнее определение — разнозависимых, плюралистических средств массовой коммуникации. То есть медиа, которыми владеют разные собственники, что если и не гарантирует, то создаёт конкурентную среду для плюрализма.
Почему это важно? СМИ, в особенности на местном уровне, если они не субсидируются государством и находятся в конкурентной среде, больше зависят от своего потребителя — слушателя, зрителя, читателя. И соответственно должны рассказывать и показывать то, что людей интересует, выполняя тем самым свою общественную функцию.
Разумеется, можно сказать, что средства массовой информации всегда демонстрируют ту картину, которую желает владелец. Поэтому важно, чтобы владельцы были разные. Если же все медиапространство контролируется одним владельцем, то СМИ выполняют функцию зеркала. Они демонстрируют власти его собственное слегка отретушированное лицо. Таким образом, их функционал как средства обратной связи тоже является искажённым.
Что в результате мы видим? Каналы обратной связи либо сломаны, либо искажены. Информация или не поступает, или поступает в искажённом виде. Политическая система герметизируется, закрывается от внешних воздействий. Вместо того чтобы смотреть в окно, она смотрит в зеркало. Как это отражается на принятии решений? Политическая система принимает запросы от самой себя, она не видит и не слышит реакцию социально-политической среды, в которой находится. Это последствие номер один.
Последствие номер два — снижение качества принятия решений. Закрытая система не только не слушает общественное мнение, она недоступна и для экспертизы. Почему? Потому что независимая качественная экспертиза является ценностью только в условиях политической конкуренции, когда она может быть одним из инструментов победы в этой конкурентной борьбе. Если система замазала все швы герметиком и никого не видит и не слышит, то у неё нет никакого стимула привлекать экспертов. Соответственно, качество принятия решений неизбежно снижается.
Я это вижу на примере своего непосредственного предмета изучения — законотворческого процесса. Только конкуренция между акторами, играющими на этом поле, способна повысить качество законотворческого продукта.
Можно в этой связи коснуться темы качества и количества принимаемых решений.
Когда мы говорим, что демократическая система воспринимает широкий спектр запросов, то из этого следует, предполагаем мы, что и количество, и качество решений будут выше и приниматься они будут быстрее, потому что система открыта.
А вот закрытая система воспринимает только отдельные запросы чрезвычайной важности, от особо весомых акторов, и мы склонны думать, что там внутри происходит сложный и серьёзный неторопливый процесс обсуждения, и решения система выдает поэтому медленно и продуманно. Причём этому, мол, способствует в том числе и устойчивое большинство в парламенте, что предохраняет систему от популизма демократической модели. Однако на самом деле всё происходит с точностью до наоборот.
Политическая система становится конкурентной именно в силу открытости. Там все торгуются со всеми. Соответственно, и проведение любого
решения — это непростой процесс взаимных договоренностей и достижения компромиссов. У этой модели принятия решений тоже есть оборотная сторона. Она состоит в том, что сложность компромисса бывает настолько велика, что принятое решение порой может носить лишь рамочный характер, то есть договариваются на некоем нулевом результате. А как это происходит в закрытых системах?
В авторитарной политической системе, в закрытом «чёрном ящике», количество поступающих запросов бывает не меньше, но оно исходит от других акторов, от других групп интересов. И им внутри «чёрного ящика» практически уже ничто не противостоит. Будучи сами частью этой системы, они могут любой свой запрос превратить в решение очень быстро. Советоваться не с кем, спрашивать незачем, торговаться не нужно. Это фундаментальная причина того, что наш парламент сделался «бешеным принтером» в механизме ускоренного законотворчества.
Тем не менее, эта схема работает не всегда. Наступает следующий этап, который мы наблюдаем после недавно избранной Госдумы.
Смотрите, условные бульдоги выгнали с площадки всех других собачек. Остались только самые мощные, и ни один из них не может победить другого, потому что они все часть стаи (системы). Но каждый может заблокировать каждого. На этом этапе авторитарной системы политическая конкуренция заменяется борьбой кланов. Межведомственная конкуренция, внутриведомственная, межклановая, внутриклановая борьба, война групп интересов являются суррогатом политической конкуренции. Это не демократия, а некий конкурентный механизм, который не позволяет повысить качество принимаемых решений.
Например, пресловутый «пакет Яровой» в своём первоначальном виде представлял собой конгломерат из пожеланий очень разных силовых структур, плюс минимальная фантазия инициаторов. Там были наряду с пожеланиями ФСБ и Совета безопасности, пожелания кавказских силовых структур, исходя из их представлений о том, как должен выглядеть уголовный кодекс. Кто-то захотел институционализировать некоторые практики антитерррористической деятельности. Кто-то решил, что интернет — это зло и надо его запретить.
Так что «пакет Яровой» — это не один закон, это набор изменений в самых разных законодательных актах, в уголовном кодексе, в законе об экстремизме, в законе о связи и др. Там было много интересного, что не дошло до финального чтения. В процессе обсуждения пакет был, естественно, поправлен. Например, там был знаменитый пятилетний запрет на выезд за рубеж тем, кто имеет «предупреждение» от ФСБ. Были требования к операторам сотовой связи и интернет-провайдерам хранения трафика в течение трёх лет. Потом этот срок был сокращён до шести месяцев. Даже пресловутая статья «за недоносительство» была несколько подчищена и ограничена до террористических преступлений, хотя одновременно был расширен их состав.
Почему текст, который был принят, не получился хорошим? Это плохой закон, дорогой, трудноисполнимый и нереалистический набор требований. Это случилось в результате того, что при обсуждении положений пакета началась борьба силовиков за то, кто именно будет «номером один» в применении закона. И второй фактор, который тоже не надо сбрасывать со счетов,— общественное мнение. Шум поднялся такой, что наиболее токсичные его положения, как, например, запрет на выезд, всё же убрали.
Таким образом, мы видим, как две силы — общественное мнение и межведомственная и внутриведомственная борьба — позволяют худо-бедно смягчать контуры тех решений, которые принимает наша лишённая каналов обратной связи политическая система.
Как же тогда ей удается учитывать общественное мнение? Ведь должна же она как-то это делать, если хочет знать, что происходит. Система наделена неким коллективным разумом, который озабочен вопросами выживания и самосохранения. Для этого ей надо знать, что происходит в обществе, и она употребляет очень своеобразные, иногда экзотические инструменты. Например такие, как довольно уродливый культ примитивно понимаемых рейтингов — прямое следствие отсутствия здоровых работающих каналов обратной связи. Загадочные опросы ФСО (Федеральной службы охраны), которые проводятся в глухой тайне. Причём она не просто их проводит, а ещё и выявляет точки социального напряжения, хотя это функция канала обратной связи.
Почему ФСО проводит опросы? Причина понятная. Была, как известно, в нашей административной системе такая структура, как ФАПСИ — Федеральное агентство, которое обеспечивало безопасные каналы связи для высших государственных чиновников, и оно же занималось проведением исследований общественного мнения. Но в результате одной из административных реформ ФСО поглотила ФАПСИ, и стала не только поставлять кадры для губернаторов и высших должностных лиц, но и исследовать общественное мнение.
Так или иначе, власти надо знать каким-то образом, что там снаружи происходит. Но выборы фактически отменили, СМИ под контролем, независимые общественные организации затравили, поэтому изобретаются другие способы.
Влияет это на повышение качества принимаемых решений? Разумеется, нет. Когда решение Думы выходит, как Афина из головы Зевса, в общественно-политическую среду, оно имеет вид часто совершенно неожиданный не только для граждан, но и для тех, кто его принимал. Поскольку важными условиями принятия многих решений оказываются скорость и секретность, решение надо принимать быстро и без особого шума. Зачем это делается, я не знаю. Но в результате решение часто имеет странный вид и действует так, как от него не ожидали — в том числе и те, кто его инициировал и принимал. Соответственно, после принятия оно уже нуждается в немедленной корректировке. Это то, что я наблюдала в законодательной практике. Принятие закона — не конец разговора и не решение проблемы, это приглашение к началу её решения...
Напомню о пресловутых продуктовых контрсанкциях. Решение принималось быстро и неожиданно. Принималось оно в два этапа. Сначала вышел указ президента, в котором говорилось, что в ответ на плохое отношение к Российской Федерации ввоз некоторых групп товаров из некоторых стран будет ограничен на некоторое время. В указе не было никаких деталей о товарах, из каких стран и на какое время вводится эмбарго. Все это будет вам, граждане, разъяснено в постановлении правительства. Это тоже, кстати, чрезвычайно характерный для нашего механизма принятия решений приём — передача ответственности вниз по бюрократической пирамиде всё ниже и ниже. Закон адресуется к подзаконному акту, а он — к следующему подзаконному акту. Решения сменяют друг друга, постоянно пытаются улучшить друг друга, но не сильно с большим успехом.
Это похоже на то, как действует демократическая политическая система. Поскольку гибридные политические системы, подобные нашей, искажают либо пародируют, или повторяют по-своему, или только имитируют такую систему.
Может быть, в этом можно разглядеть некоторую надежду, потому что тоталитарные модели являются принципиально другими. Там и экономическая модель другая, и социальная структура другая. Они античеловечны по своей природе. Многие из присутствующих здесь могут со мной не согласиться, но тоталитаризм — это не ухудшившийся авторитаризм. Это нечто принципиально иное. Это идеологизированная, строго централизованная политическая система, которая не способна адаптироваться, а может только развалиться. Авторитаризм же во всех своих видах более гибок. Собственно говоря, большинство населения Земли живёт при гибридных режимах. Не при демократиях и не при тоталитарных моделях, которые практически исчезли с лица земли, а при различных формах авторитаризма, которые сдвигаются худо-бедно, как-то дрейфуя в сторону демократизации. Они не прогрессируют, не развиваются, способны выполнять задачу выживания, воспроизводят сами себя. Это тоже правда — этот порочный круг «неэффективного правления». Они слишком стабильны. Тем не менее, если они эволюционируют, то скорее в демократическую сторону. Это полезно помнить не для того, чтобы сказать, что всё у нас хорошо и больше ничего не надо делать, а чтобы всё-таки находиться в контакте с реальностью и видеть в соотношении и в динамике те сложности, перед которыми мы сегодня стоим.Вопрос № 1По поводу законотворческого процесса, который вы изучаете. Качество нормативных актов у нас с каждым разом все хуже и хуже. В связи с этим вопрос: как вы считаете, из-за чего это происходит?
Екатерина Шульман: Основную причину я назвала — отсутствие политической конкуренции. Единственный способ повысить качество принятия решений — создание конкурентной политической среды.
Что такое конкурентная среда? Это избранный репрезентативный парламент. Парламент, отражающий реальный расклад общественных интересов, в котором политические группы используют в качестве инструмента конкуренции общественное мнение и помнят о своей ответственности перед избирателем. Вот, собственно говоря, и все.
Да, и еще один интересный фактор, о котором я упомянула, но, может быть, чуть подробнее о нем расскажу. Это диффузия ответственности в бюрократической пирамиде. У нас, в отличие от латиноамериканских, персоналистских авторитарных систем, не распространено то, что называется указным правом, когда основной круг государственных вопросов решается главой государства. В России все реализуется посредством федеральных законов. Основной единицей нашего правового поля является федеральный закон. Это одна из причин того, что их так много принимается: каждое значимое движение в поле реальности считается необходимым прописать, отрегулировать именно в федеральном законе.
В этом даже есть свой плюс. Какой-никакой законотворческий процесс есть процесс публичный. И парламент, какой он ни есть, всегда будет более открытой структурой, чем структура исполнительной власти. Тут есть хоть какой-то отрезок времени для прохождения законодательного акта, который освещается хоть как-то. И в это время можно громко закричать и попытаться иногда даже (а такие случаи есть, были и будут) что-то остановить или что-то поправить.
Но федеральные законы, которые в таком количестве принимаются, часто становятся, как я уже сказала, рамочными, или тем, что называется у юристов бланкетной диспозицией. Это, грубо говоря, такой правовой акт, который отсылает к другим правовым актам. Значительное количество законов недееспособны не сами по себе, потому что их нельзя выполнить, а потому что они могут действовать только в случае принятия подзаконных актов. А что такое подзаконные акты? Это нечто, что принимается структурами исполнительной власти — постановления правительства, ведомственные инструкции, приказы.
Наша с вами правовая бюрократическая пирамида носит перевернутый характер. По идее, при правильном раскладе, на вершине должна быть конституция (документ прямого действия), под ней федеральные, конституционные законы, а еще ниже — обильное нормотворчество исполнительной власти. У нас происходит нечто обратное. У нас актом прямого действия является ведомственная инструкция, и она гораздо более значима, чем федеральный закон, и уж тем более — чем конституция. Как она у нас действует напрямую, многие пробовали: 31 числа собирались мирно, показывали, что на эту тему в конституции написано, но как-то никого это не впечатлило.
Довольно большая часть злоупотреблений, в том числе страшных, происходит в отделениях полиции или в судах не потому, что там сидят кровавые садисты. И не потому, что судьи хотят всех закатать навеки. А потому, что люди стремятся к соблюдению отчётности и к выполнению инструкций. У нас ради этого пытают, убивают, сажают не за дело, чтобы отчет был красивым, чтобы апелляции не пришло, чтобы соблюсти ведомственный порядок.
Сошлюсь на исследование Эллы Панеях о ценностях. Когда она спрашивала судей, что такое ценность, они отвечали — закон. А когда разбираешься, выходит, что их ежедневная деятельность направлена на то, чтобы соблюсти ведомственные порядки. Чтобы не поссориться с прокурором, не допустить такого решения, которое будет оспорено, сделать себе хорошую отчётность. И так происходит практически со всеми бюрократическими актами. В полиции иногда убивают не потому, что там сплошь садисты, упивающиеся своей безнаказанностью. Нет, им раскрываемость нужна. И ради неё они стараются.Вопрос № 2Вы наверняка читали про 62,2%, которые набрала «Единая Россия» в Саратовской области на 100 избирательных участках. Насколько такие сигналы, как 106% в Мордовии пять лет назад и 62,2% в этот раз, действуют на общество? И почему на этот раз не случилось протеста, хотя, мне кажется, масштаб фальсификаций был не меньше?
Екатерина Шульман: Я не специалист по избирательным фальсификациям, но, глядя с точки зрения политической системы на то, что произошло, вижу следующее. Была поставлена цель достижения легитимности новой Госдумы. Эта цель важна для системы по ряду причин. Сейчас не будем в них углубляться, скажу лишь, что было целеполагание, включающее в себя, во-первых, изменение законодательной рамки: введение смешанной системы, увеличение числа кандидатов. Это было направлено на то, чтобы сделать парламент более представительным. И во-вторых — смену руководства ЦИКа и активное формирование картины честных выборов.
Задача состояла в том, чтобы не допустить повторения сценария 2011 года. Причём не только протестов как таковых. Я думаю, они понимали, что протестов не будет — ситуация всё же другая. Подействовало и репрессив-ное давление государственной машины, которая достаточно эффективно сработала. Боялись не протестов, не массового выхода на улицу, а опасались сомнений в легитимности выбираемого парламента не только со стороны общества, но и недоверия внешних партнёров.
Эта Дума важна. Во-первых, она будет работать во время президентских выборов. Её электоральный цикл 2016–2018 годы. И второе — появились новые субъекты Федерации — Крым и Севастополь, которые впервые участвовали в выборах, и им надо было продемонстрировать лояльность к РФ.
Есть ощущение, что это не очень получилось по двум причинам. Во-первых, низкая явка на выборах не демонстрирует всенародной поддержки. Нет всенародной поддержки, потому что с накидом, и то как-то мало. И второе. Думаю, что власть в центре не сумела объяснить территориям, как надо себя вести. Вот и случился некий парад суверенитета в том смысле, что территории не желают слушать, что им говорят из Москвы. Им надо провести побольше своих депутатов в Думу, потому что это касается выбивания денег из бюджета.
А федеральный Центр получил парламент, про который пока трудно сказать, будет ли он более легитимен, чем парламент 2013 года. Сейчас надо следить за тем, что будет происходить в ближайшее время.Вопрос № 3Если мы представляем политическую систему в виде чудовища, то как вы описали бы людей, которые правят этой системой? И какими вы видите механизмы взаимодействия граждан с этим чудовищем, учитывая, что правовая система, суды, средства массовой информации не всегда эффективны?
Екатерина Шульман: Обитатели системы — это акторы, которые паразитируют на ресурсах. Они не производят ничего, они распоряжаются ресурсами в рамках тех административных и силовых возможностей, которые у них есть.
Как с ними общаться и взаимодействовать? Как продвинуть в систему свой запрос и получить на выходе нечто осмысленное?
На формы взаимодействия граждан с государством влияет как система ценностей, так и демографическая картина. Если мы рассмотрим российскую демографическую пирамиду, то увидим, что у нас население пожилое. Основная демографическая страта — люди старше 40 лет. У нас нет того, что называют «демографическим навесом» — такой ситуации, когда страта людей в возрасте 20 лет и старше — больше, чем все остальные. У нас же навес другого типа: люди после 40. И это влияет на те способы, которыми они себя выражают. Наше общество чрезвычайно склонно к тому, что называется легалистским протестом, то есть выражением несогласия законными методами. Если вы обратили внимание, то даже массовые протестные акции 2011–12 годов приняли форму разрешённых митингов против нарушения закона. У нас общество на стороне закона, а государство на стороне нарушения закона. Общество ловит государство за руку и обвиняет его в жульничестве. А государство твердит о своей непогрешимости и уходит от ответственности.
Легалистский протест — обращение в суды, разрешённые митинги, петиции и написание жалоб в бесконечных количествах — достаточно действенный метод. Он не такой эффектный, как булыжник — «оружие пролетариата», но, во-первых, свойствен нашему населению, которое, ещё раз, не молодое, в основном городское, в основном образованное. Этим людям и на митинги ходить-то не очень удобно. А вот в суд прийти, опять же, жалобу написать, подписать обращение — это нормально. Можно и на юриста скинуться. Это больше людей зажигает, чем скандирование хором. Надо признать, что в этой методе есть своя эффективность. Поскольку государство у нас бюрократическое, то и воздействовать на него надо бюрократическими методами. Это один набор инструментов.
Второй набор — публичность. Власть всюду боится публичности, стремится к закрытости, избегает прозрачности, чувствует себя уютно в «чёрном ящике». Когда я говорю о деятельности общественных организаций, о том, как им добиваться успеха, в том числе и во взаимоотношениях с властью, я исхожу
из того, что нужны три условия. Первое — организация, наличие структуры. Если вы не организованы, вас не существует, у вас нет субъектности. Второе условие — юридическая помощь, готовность и возможность пользоваться юридическими инструментами. Третье — это публичность, доступ к СМИ — либо напрямую через социальные сети, либо опосредованно через официальные медиа. Ни одно из условий не работает по отдельности. А три вместе, взаимодействуя, позволяют если не решить проблему сразу, то продвинуть её решение.Вопрос № 4У меня два вопроса. Что сегодня вызывает страх у россиян? Какое состояние доверия в обществе по отношению к власти? И как влияет на государство социально-политическая среда?
Екатерина Шульман: По поводу страха. Вообще российское общество — это общество страхов. И российская политическая система в качестве топлива в первую очередь использует именно эту эмоцию. У нас существует торговля страхами. Продажа угроз — лучший вид бизнеса в России. Собственно, поэтому у нас силовики и оккупировали политическое пространство, они наиболее эффективно это делают — фабрикация и продажа угроз, спекулирование на страхах управленческого аппарата и населения.
Из этой же системы ценностей мы видим, что у нас ценности сбережения и безопасности доминируют радикально над ценностями прогресса и развития. Ценности безопасности являются приоритетными для человека, у которого не сформировано чувство базовой безопасности.
Как говорят детские психологи, главное в первый год жизни ребёнка — сформировать чувство базовой безопасности. Это его уверенность в том, что всё будет хорошо, а если что-то случится, то тебе помогут. Если у ребёнка это чувство не сформировано, он испытывает проблемы с развитием.
В социуме — та же картина. Если сообществу не хватает чувства позитивной перспективы, то оно развивается очень плохо. Люди сидят на своём мешке с гречкой и ни к чему не стремятся, им не до прогресса. В этом смысле существует сходство между обществом и государством — от президента до последнего неудачника все мы испытываем свои страхи. Кто боится НАТО, кто фашистов, которые на первых же свободных выборах победят, кто голода или холода…
Как это лечится? Хорошим питанием и отдыхом, мирной жизнью. К сожалению, медленно. К сожалению, эхо предыдущих потрясений возвращается. Точно так же, как на демографической пирамиде, о которой я говорила, приблизительно каждые 20 лет мы видим появление новой выемки. Это неродившиеся дети того поколения, которое было выбито в 30–40-х годах XX века. Они не родили детей, их дети не родили детей и так далее... К счастью, с ростом этой демографической «ёлки» выемка становится меньше.
Теперь к вопросу о том, как влияет на Левиафана внешняя среда. Мы говорили, что система боится изоляции и одновременно работает на изоляцию. Никаким однонаправленным движением эта система не описывается. Система изолируется для того, чтобы выжить. И она боится изоляции, потому что это угроза для её выживания. Это касается как изоляции индивида от общества, так и изоляции общества от внешней среды.
С одной стороны, несмотря на глобализационные процессы, возникает культ суверенитета. Это странное понятие, каждый вкладывает в него своё понимание. Обычно подразумевается возможность делать внутри государства что хочешь, не оглядываясь на внешний мир. Но это утопия. Такого рода суверенитета не существует. Ни одна страна им не обладает. Потому что все страны мира связаны со всеми густой сетью экономических, финансовых, культурных, исторических связей.
У нас считают, что США обладают суверенитетом, потому что их мощь им это позволяет. На самом деле их могущество основано на связанности со всеми и на связанности всех с ними. Поэтому в определённом смысле они обладают как раз минимальным суверенитетом. Максимальным, наверное, обладает Северная Корея, но, судя по тому, что нам известно, она просто содержится соседним Китаем. К тому же это больше похоже на изоляцию, чем на суверенитет. Такого рода странные государственные образования обычно являются проектом какого-то своего большого соседа, который по своим причинам почему-то их со
В этой связи я хотела бы напомнить, что тот Левиафан, под которым обычно подразумевают государственное устройство, рассматривался Гоббсом не как некое чудовище, а скорее как некоторый инструмент прогресса. Левиафан — это следующая стадия развития человечества после той, которую Гоббс называл natural state of man (естественное состояние человека). Это естественное состояние, с его точки зрения, — не золотой век, не пастушеская идиллия, а война всех против всех. Преодоление этой стадии как раз и свидетельствует о появлении Левиафана. То есть возникновение некоторого общественного устройства, которое позволяет людям взаимодействовать, одним управлять другими и, в общем, поддерживать некую производительную жизнь в очерченных границах.
В известной книге канадско-американского учёного и популяризатора науки Стивена Пинкера «Добрые ангелы нашей природы» на статистических данных доказывается стабильное снижение уровня насилия в мире, в особенности в течение последних 70 лет, то есть после окончания периода мировых войн XX века. Уровень военной агрессии снижается. Государства становятся всё менее людоедскими, снижается уровень насилия в отношениях людей между собой.
Пинкер приводит семь причин снижения насилия. Не буду их перечислять все, назову лишь первую — это как раз Левиафан, то есть организованное централизованное государство.
Почему централизованное государство является инструментом снижения насилия? Потому что оно монополизирует насилие и делает его легальным инструментом.
В чём разница между легализованным и нелегализованным насилием?
Казалось бы, не важно, бьёт вас полицейский или бьёт вас хулиган в подворотне. Но циничные политологи говорят, что первое — лучше. Хотя самой жертве иногда это бывает трудно объяснить. Государство, монополизируя насилие, во-первых, ставит его в некие рамки закона, которые само себе задает. Кроме того, развиваясь и прогрессируя, государство постепенно снижает даже тот уровень легализованного насилия, которое оно применяет внутри тех границ, где у него есть полномочия. Мы видим, что и смертная казнь применяется всё меньше, и уголовный закон (если рассматривать мир в целом) становится менее жестоким. Гуманизация пенитенциарной системы тоже стоит в ряду факторов, смягчающих насилие.
Нелегальное, неорганизованное насилие склонно расползаться. Поэтому сценарий гражданской войны, то есть войны «всех против всех» (опыт показывает, что это так) — более губительный, чем сценарий войн государств между собой. Последствия гражданской войны заживают дольше, они более длительны по влиянию, которое оказывают на поколения людей, чем межгосударственные конфликты.
Уровень и количество межгосударственных конфликтов, повторюсь, в общем, снижается. Известен принцип, по которому демократии не воюют между собой — это принцип номер один. Принцип номер два — демократии не побеждают в тех войнах, которые они ведут.
Таким образом, Левиафан — это не чудовище, которое мы должны победить. Это явление, которое мы должны изучать. Оно тоже, если мы подразумеваем под ним государство, склонно прогрессировать и развиваться, становиться с течением времени несколько менее ужасным. Это то, что питает исторический оптимизм.
Теперь что касается анатомии… Тут уместно прибегнуть к модели политической системы по Дэвиду Истону. Что она собой представляет?
«Чёрный ящик» в середине — это политическая система. Она погружена в общественно-политическую среду. У неё есть «вход» и «выход». На входе — запросы или требования, исходящие из общественно-политической среды. Внутри системы происходит трансформация запроса в политическое решение. Это решение выходит из системы и вовлекается обратно в общественно-политическую среду.
Это и есть так называемый чёрный ящик по Дэвиду Истону — схема политической системы, нарисованная ещё в 1950-е годы одним из ведущих американских политологов.
Что происходит дальше? Попадая в социально-политическую среду, решение вызывает реакцию разного типа. Слева на схеме выделена «поддержка». На самом деле реакция может быть любого типа — это может быть поддержка, может быть протест, отрицание, это может быть восхищение, что угодно. Реакция преобразуется в новый запрос по каналам обратной связи и попадает обратно внутрь «чёрного ящика» — политической системы, которая её перерабатывает и снова выдает политическое решение.
Эта картинка напоминает известное изображение змеи, кусающей свой хвост. Процесс этот бесконечен: запрос преобразуется в решение, решение вызывает реакцию, реакция генерализует новый запрос, и так до бесконечности. Пока политическая система воспринимает запросы и преобразует их в решения, она функционирует в общественно-политической среде. Когда система перестаёт выполнять эту функцию, она разваливается.
Как в этой схеме выглядит failed state (недееспособное государство)? Оно функционирует плохо, дорого, медленно, у нас к нему множество претензий. Если общественно-политическая среда адресует запросы общества не в «чёрный ящик» системы, а, например, к организованным преступным группировкам, к этническим объединениям, к каким-то союзам соседних стран, это означает, что политическая система не функциональна.
Одно уточнение ради чистоты политической науки. В схеме Истона на «чёрном ящике» написано «политическая система». Это не государственная система. Эти два определения не идентичны.
Почему я обращаю на это внимание? Потому что если мы прибегаем к метафоре Левиафана, то речь идёт о политической системе, в которой государство доминирует.
В таком государстве политическая система приватизирована группой интересов и поэтому не является государственным аппаратом в том смысле, как он понимается в странах демократии. Эта политическая система поглощена государством, которое доминирует в политике и в экономике посредством приватизации, национализации ресурсов, раздачи ренты, покупки лояльности как элит, так и граждан посредством таких инструментов, как государственные корпорации и государственные банки, поддержки неадекватно большого бюджетного сектора. В такой сфере подавляющее большинство людей свой хлеб насущный добывает тем или иным способом из средств государственного бюджета. Государство доминирует также в медиасфере посредством огосударствления и контроля средств массовой информации.
Что нам важно знать и понимать, глядя на приведённую схему?
Общественно-политическая среда обыкновенно транслирует свои запросы к «чёрному ящику». Однако в принятых нами условиях государства-Левиафана она почти никогда ни к кому их не обращает, даже когда её проблемы и задачи могли бы быть более эффективно решены не государством. Но она всё равно обращает их к государству, которое преобразует их в решения. Особого внимания заслуживает поток с надписью «обратные связи».
Схема Истона отображает в принципе особенности политической системы любого типа — авторитарной, демократической, тоталитарной. Она универсальна. В чём в таком случае разница между различными моделями? Она в том, насколько система открыта для запросов, и чьи именно запросы она воспринимает. Открытая политическая система воспринимает широкий круг запросов, исходящих от широкого спектра общественных акторов — от граждан, политических групп, партий, меньшинств.
Чем больше политическая система закрыта, тем меньше в неё попадает запросов. Авторитарная (или тоталитарная) политическая система склонна воспринимать сигналы почти исключительно от самой себя. Бюрократия разговаривает сама с собой. Сигналы воспринимаются от тех, кто и так уже находится внутри «чёрного ящика». Внешнюю общественно-политическую среду эта замкнутая система склонна воспринимать как угрозу. Путь к безопасности и выживанию она видит в том, чтобы максимально изолироваться от внешней среды. Таким образом, в закрытой политической системе есть проблема с каналами обратной связи, с тем, как она видит, слышит и понимает, что именно происходит за пределами «чёрного ящика».
Что это за каналы, какие они? Их много, самых разных. Я выделила бы три основных, хотя, на мой взгляд, могут быть и другие критерии классификации. Попытаюсь объяснить, почему я считаю их таковыми.
Первый канал — выборы. Какие? Регулярные, конкурентные и многоуровневые. Все три признака являются чрезвычайно важными.
Почему выборы являются каналом обратной связи? Я сейчас даже не беру в расчёт такую их функцию, как ротация, смена власти. Выборы — лучший вид соцопроса. Они показывают, кого именно люди готовы поддержать, какой набор проблем их действительно интересует, насколько вообще они доверяют политической системе. Показатель этого — явка.
Это не линейная зависимость, когда все плохо — явка низкая, а если лучше — она выше. Здесь другая зависимость. Сверхвысокая явка — это ведь тоже признак некоего излишнего общественного напряжения, которое может быть деструктивным.
Почему важны три признака, которые я назвала: регулярность, конкурентность, или свобода, и многоуровневость? Если выборы проходят раз в 10 лет, то такой интервал не позволяет своевременно реагировать на значимые изменения в социуме. Выборы должны проходить с адекватной периодичностью регулярно, чтобы вовремя корректировать социально-политическую среду. Свобода и конкурентность — это более или менее понятно. Если выборы устраиваются с ограниченным числом кандидатов, которых власть сама же отбирает, то это имитация процесса. И многоуровневость. Самые важные выборы — это выборы муниципальные. Вторые по значимости — региональные. Там власть наиболее близка к людям, известны проблемы, которые затрагивают их в реальной жизни, люди смотрят власти в глаза. На уровне федеральном люди голосуют за образ, за бренд, за некую политическую идею, на уровне местном — за проблематику.
Второй важный канал связи политической системы — деятельность общественных организаций, свободная гражданская активность. Почему деятельность третьего сектора является еще и каналом обратной связи? Потому что она показывает, какие именно вопросы волнуют людей настолько, что они не просто готовы прийти проголосовать, но и готовы участвовать в их решении. Общественные организации, которые возникают и начинают успешно работать, наглядно демонстрируют, что их работа является необходимой. Значит, они делают то, что людям действительно нужно. Но чтобы эту функцию выполнять, деятельность гражданских организаций должна быть абсолютно свободной. У нас же они подвергаются государственному административному прессингу, а с другой стороны создаются так называемые ГОНГО (Government-Organized Non-Governmental Organization) Созданные государством неправительственные организации — по сути, номинальные структуры для получения бюджетных грантов, и их общественно-полезная роль фактически равна нулю.
Третий канал — средства массовой информации. Я с удовольствием добавила бы «независимых СМИ». Но этот термин является во многом условным и оценочным, поэтому правильнее определение — разнозависимых, плюралистических средств массовой коммуникации. То есть медиа, которыми владеют разные собственники, что если и не гарантирует, то создаёт конкурентную среду для плюрализма.
Почему это важно? СМИ, в особенности на местном уровне, если они не субсидируются государством и находятся в конкурентной среде, больше зависят от своего потребителя — слушателя, зрителя, читателя. И соответственно должны рассказывать и показывать то, что людей интересует, выполняя тем самым свою общественную функцию.
Разумеется, можно сказать, что средства массовой информации всегда демонстрируют ту картину, которую желает владелец. Поэтому важно, чтобы владельцы были разные. Если же все медиапространство контролируется одним владельцем, то СМИ выполняют функцию зеркала. Они демонстрируют власти его собственное слегка отретушированное лицо. Таким образом, их функционал как средства обратной связи тоже является искажённым.
Что в результате мы видим? Каналы обратной связи либо сломаны, либо искажены. Информация или не поступает, или поступает в искажённом виде. Политическая система герметизируется, закрывается от внешних воздействий. Вместо того чтобы смотреть в окно, она смотрит в зеркало. Как это отражается на принятии решений? Политическая система принимает запросы от самой себя, она не видит и не слышит реакцию социально-политической среды, в которой находится. Это последствие номер один.
Последствие номер два — снижение качества принятия решений. Закрытая система не только не слушает общественное мнение, она недоступна и для экспертизы. Почему? Потому что независимая качественная экспертиза является ценностью только в условиях политической конкуренции, когда она может быть одним из инструментов победы в этой конкурентной борьбе. Если система замазала все швы герметиком и никого не видит и не слышит, то у неё нет никакого стимула привлекать экспертов. Соответственно, качество принятия решений неизбежно снижается.
Я это вижу на примере своего непосредственного предмета изучения — законотворческого процесса. Только конкуренция между акторами, играющими на этом поле, способна повысить качество законотворческого продукта.
Можно в этой связи коснуться темы качества и количества принимаемых решений.
Когда мы говорим, что демократическая система воспринимает широкий спектр запросов, то из этого следует, предполагаем мы, что и количество, и качество решений будут выше и приниматься они будут быстрее, потому что система открыта.
А вот закрытая система воспринимает только отдельные запросы чрезвычайной важности, от особо весомых акторов, и мы склонны думать, что там внутри происходит сложный и серьёзный неторопливый процесс обсуждения, и решения система выдает поэтому медленно и продуманно. Причём этому, мол, способствует в том числе и устойчивое большинство в парламенте, что предохраняет систему от популизма демократической модели. Однако на самом деле всё происходит с точностью до наоборот.
Политическая система становится конкурентной именно в силу открытости. Там все торгуются со всеми. Соответственно, и проведение любого
решения — это непростой процесс взаимных договоренностей и достижения компромиссов. У этой модели принятия решений тоже есть оборотная сторона. Она состоит в том, что сложность компромисса бывает настолько велика, что принятое решение порой может носить лишь рамочный характер, то есть договариваются на некоем нулевом результате. А как это происходит в закрытых системах?
В авторитарной политической системе, в закрытом «чёрном ящике», количество поступающих запросов бывает не меньше, но оно исходит от других акторов, от других групп интересов. И им внутри «чёрного ящика» практически уже ничто не противостоит. Будучи сами частью этой системы, они могут любой свой запрос превратить в решение очень быстро. Советоваться не с кем, спрашивать незачем, торговаться не нужно. Это фундаментальная причина того, что наш парламент сделался «бешеным принтером» в механизме ускоренного законотворчества.
Тем не менее, эта схема работает не всегда. Наступает следующий этап, который мы наблюдаем после недавно избранной Госдумы.
Смотрите, условные бульдоги выгнали с площадки всех других собачек. Остались только самые мощные, и ни один из них не может победить другого, потому что они все часть стаи (системы). Но каждый может заблокировать каждого. На этом этапе авторитарной системы политическая конкуренция заменяется борьбой кланов. Межведомственная конкуренция, внутриведомственная, межклановая, внутриклановая борьба, война групп интересов являются суррогатом политической конкуренции. Это не демократия, а некий конкурентный механизм, который не позволяет повысить качество принимаемых решений.
Например, пресловутый «пакет Яровой» в своём первоначальном виде представлял собой конгломерат из пожеланий очень разных силовых структур, плюс минимальная фантазия инициаторов. Там были наряду с пожеланиями ФСБ и Совета безопасности, пожелания кавказских силовых структур, исходя из их представлений о том, как должен выглядеть уголовный кодекс. Кто-то захотел институционализировать некоторые практики антитерррористической деятельности. Кто-то решил, что интернет — это зло и надо его запретить.
Так что «пакет Яровой» — это не один закон, это набор изменений в самых разных законодательных актах, в уголовном кодексе, в законе об экстремизме, в законе о связи и др. Там было много интересного, что не дошло до финального чтения. В процессе обсуждения пакет был, естественно, поправлен. Например, там был знаменитый пятилетний запрет на выезд за рубеж тем, кто имеет «предупреждение» от ФСБ. Были требования к операторам сотовой связи и интернет-провайдерам хранения трафика в течение трёх лет. Потом этот срок был сокращён до шести месяцев. Даже пресловутая статья «за недоносительство» была несколько подчищена и ограничена до террористических преступлений, хотя одновременно был расширен их состав.
Почему текст, который был принят, не получился хорошим? Это плохой закон, дорогой, трудноисполнимый и нереалистический набор требований. Это случилось в результате того, что при обсуждении положений пакета началась борьба силовиков за то, кто именно будет «номером один» в применении закона. И второй фактор, который тоже не надо сбрасывать со счетов,— общественное мнение. Шум поднялся такой, что наиболее токсичные его положения, как, например, запрет на выезд, всё же убрали.
Таким образом, мы видим, как две силы — общественное мнение и межведомственная и внутриведомственная борьба — позволяют худо-бедно смягчать контуры тех решений, которые принимает наша лишённая каналов обратной связи политическая система.
Как же тогда ей удается учитывать общественное мнение? Ведь должна же она как-то это делать, если хочет знать, что происходит. Система наделена неким коллективным разумом, который озабочен вопросами выживания и самосохранения. Для этого ей надо знать, что происходит в обществе, и она употребляет очень своеобразные, иногда экзотические инструменты. Например такие, как довольно уродливый культ примитивно понимаемых рейтингов — прямое следствие отсутствия здоровых работающих каналов обратной связи. Загадочные опросы ФСО (Федеральной службы охраны), которые проводятся в глухой тайне. Причём она не просто их проводит, а ещё и выявляет точки социального напряжения, хотя это функция канала обратной связи.
Почему ФСО проводит опросы? Причина понятная. Была, как известно, в нашей административной системе такая структура, как ФАПСИ — Федеральное агентство, которое обеспечивало безопасные каналы связи для высших государственных чиновников, и оно же занималось проведением исследований общественного мнения. Но в результате одной из административных реформ ФСО поглотила ФАПСИ, и стала не только поставлять кадры для губернаторов и высших должностных лиц, но и исследовать общественное мнение.
Так или иначе, власти надо знать каким-то образом, что там снаружи происходит. Но выборы фактически отменили, СМИ под контролем, независимые общественные организации затравили, поэтому изобретаются другие способы.
Влияет это на повышение качества принимаемых решений? Разумеется, нет. Когда решение Думы выходит, как Афина из головы Зевса, в общественно-политическую среду, оно имеет вид часто совершенно неожиданный не только для граждан, но и для тех, кто его принимал. Поскольку важными условиями принятия многих решений оказываются скорость и секретность, решение надо принимать быстро и без особого шума. Зачем это делается, я не знаю. Но в результате решение часто имеет странный вид и действует так, как от него не ожидали — в том числе и те, кто его инициировал и принимал. Соответственно, после принятия оно уже нуждается в немедленной корректировке. Это то, что я наблюдала в законодательной практике. Принятие закона — не конец разговора и не решение проблемы, это приглашение к началу её решения...
Напомню о пресловутых продуктовых контрсанкциях. Решение принималось быстро и неожиданно. Принималось оно в два этапа. Сначала вышел указ президента, в котором говорилось, что в ответ на плохое отношение к Российской Федерации ввоз некоторых групп товаров из некоторых стран будет ограничен на некоторое время. В указе не было никаких деталей о товарах, из каких стран и на какое время вводится эмбарго. Все это будет вам, граждане, разъяснено в постановлении правительства. Это тоже, кстати, чрезвычайно характерный для нашего механизма принятия решений приём — передача ответственности вниз по бюрократической пирамиде всё ниже и ниже. Закон адресуется к подзаконному акту, а он — к следующему подзаконному акту. Решения сменяют друг друга, постоянно пытаются улучшить друг друга, но не сильно с большим успехом.
Это похоже на то, как действует демократическая политическая система. Поскольку гибридные политические системы, подобные нашей, искажают либо пародируют, или повторяют по-своему, или только имитируют такую систему.
Может быть, в этом можно разглядеть некоторую надежду, потому что тоталитарные модели являются принципиально другими. Там и экономическая модель другая, и социальная структура другая. Они античеловечны по своей природе. Многие из присутствующих здесь могут со мной не согласиться, но тоталитаризм — это не ухудшившийся авторитаризм. Это нечто принципиально иное. Это идеологизированная, строго централизованная политическая система, которая не способна адаптироваться, а может только развалиться. Авторитаризм же во всех своих видах более гибок. Собственно говоря, большинство населения Земли живёт при гибридных режимах. Не при демократиях и не при тоталитарных моделях, которые практически исчезли с лица земли, а при различных формах авторитаризма, которые сдвигаются худо-бедно, как-то дрейфуя в сторону демократизации. Они не прогрессируют, не развиваются, способны выполнять задачу выживания, воспроизводят сами себя. Это тоже правда — этот порочный круг «неэффективного правления». Они слишком стабильны. Тем не менее, если они эволюционируют, то скорее в демократическую сторону. Это полезно помнить не для того, чтобы сказать, что всё у нас хорошо и больше ничего не надо делать, а чтобы всё-таки находиться в контакте с реальностью и видеть в соотношении и в динамике те сложности, перед которыми мы сегодня стоим.Вопрос № 1По поводу законотворческого процесса, который вы изучаете. Качество нормативных актов у нас с каждым разом все хуже и хуже. В связи с этим вопрос: как вы считаете, из-за чего это происходит?
Екатерина Шульман: Основную причину я назвала — отсутствие политической конкуренции. Единственный способ повысить качество принятия решений — создание конкурентной политической среды.
Что такое конкурентная среда? Это избранный репрезентативный парламент. Парламент, отражающий реальный расклад общественных интересов, в котором политические группы используют в качестве инструмента конкуренции общественное мнение и помнят о своей ответственности перед избирателем. Вот, собственно говоря, и все.
Да, и еще один интересный фактор, о котором я упомянула, но, может быть, чуть подробнее о нем расскажу. Это диффузия ответственности в бюрократической пирамиде. У нас, в отличие от латиноамериканских, персоналистских авторитарных систем, не распространено то, что называется указным правом, когда основной круг государственных вопросов решается главой государства. В России все реализуется посредством федеральных законов. Основной единицей нашего правового поля является федеральный закон. Это одна из причин того, что их так много принимается: каждое значимое движение в поле реальности считается необходимым прописать, отрегулировать именно в федеральном законе.
В этом даже есть свой плюс. Какой-никакой законотворческий процесс есть процесс публичный. И парламент, какой он ни есть, всегда будет более открытой структурой, чем структура исполнительной власти. Тут есть хоть какой-то отрезок времени для прохождения законодательного акта, который освещается хоть как-то. И в это время можно громко закричать и попытаться иногда даже (а такие случаи есть, были и будут) что-то остановить или что-то поправить.
Но федеральные законы, которые в таком количестве принимаются, часто становятся, как я уже сказала, рамочными, или тем, что называется у юристов бланкетной диспозицией. Это, грубо говоря, такой правовой акт, который отсылает к другим правовым актам. Значительное количество законов недееспособны не сами по себе, потому что их нельзя выполнить, а потому что они могут действовать только в случае принятия подзаконных актов. А что такое подзаконные акты? Это нечто, что принимается структурами исполнительной власти — постановления правительства, ведомственные инструкции, приказы.
Наша с вами правовая бюрократическая пирамида носит перевернутый характер. По идее, при правильном раскладе, на вершине должна быть конституция (документ прямого действия), под ней федеральные, конституционные законы, а еще ниже — обильное нормотворчество исполнительной власти. У нас происходит нечто обратное. У нас актом прямого действия является ведомственная инструкция, и она гораздо более значима, чем федеральный закон, и уж тем более — чем конституция. Как она у нас действует напрямую, многие пробовали: 31 числа собирались мирно, показывали, что на эту тему в конституции написано, но как-то никого это не впечатлило.
Довольно большая часть злоупотреблений, в том числе страшных, происходит в отделениях полиции или в судах не потому, что там сидят кровавые садисты. И не потому, что судьи хотят всех закатать навеки. А потому, что люди стремятся к соблюдению отчётности и к выполнению инструкций. У нас ради этого пытают, убивают, сажают не за дело, чтобы отчет был красивым, чтобы апелляции не пришло, чтобы соблюсти ведомственный порядок.
Сошлюсь на исследование Эллы Панеях о ценностях. Когда она спрашивала судей, что такое ценность, они отвечали — закон. А когда разбираешься, выходит, что их ежедневная деятельность направлена на то, чтобы соблюсти ведомственные порядки. Чтобы не поссориться с прокурором, не допустить такого решения, которое будет оспорено, сделать себе хорошую отчётность. И так происходит практически со всеми бюрократическими актами. В полиции иногда убивают не потому, что там сплошь садисты, упивающиеся своей безнаказанностью. Нет, им раскрываемость нужна. И ради неё они стараются.Вопрос № 2Вы наверняка читали про 62,2%, которые набрала «Единая Россия» в Саратовской области на 100 избирательных участках. Насколько такие сигналы, как 106% в Мордовии пять лет назад и 62,2% в этот раз, действуют на общество? И почему на этот раз не случилось протеста, хотя, мне кажется, масштаб фальсификаций был не меньше?
Екатерина Шульман: Я не специалист по избирательным фальсификациям, но, глядя с точки зрения политической системы на то, что произошло, вижу следующее. Была поставлена цель достижения легитимности новой Госдумы. Эта цель важна для системы по ряду причин. Сейчас не будем в них углубляться, скажу лишь, что было целеполагание, включающее в себя, во-первых, изменение законодательной рамки: введение смешанной системы, увеличение числа кандидатов. Это было направлено на то, чтобы сделать парламент более представительным. И во-вторых — смену руководства ЦИКа и активное формирование картины честных выборов.
Задача состояла в том, чтобы не допустить повторения сценария 2011 года. Причём не только протестов как таковых. Я думаю, они понимали, что протестов не будет — ситуация всё же другая. Подействовало и репрессив-ное давление государственной машины, которая достаточно эффективно сработала. Боялись не протестов, не массового выхода на улицу, а опасались сомнений в легитимности выбираемого парламента не только со стороны общества, но и недоверия внешних партнёров.
Эта Дума важна. Во-первых, она будет работать во время президентских выборов. Её электоральный цикл 2016–2018 годы. И второе — появились новые субъекты Федерации — Крым и Севастополь, которые впервые участвовали в выборах, и им надо было продемонстрировать лояльность к РФ.
Есть ощущение, что это не очень получилось по двум причинам. Во-первых, низкая явка на выборах не демонстрирует всенародной поддержки. Нет всенародной поддержки, потому что с накидом, и то как-то мало. И второе. Думаю, что власть в центре не сумела объяснить территориям, как надо себя вести. Вот и случился некий парад суверенитета в том смысле, что территории не желают слушать, что им говорят из Москвы. Им надо провести побольше своих депутатов в Думу, потому что это касается выбивания денег из бюджета.
А федеральный Центр получил парламент, про который пока трудно сказать, будет ли он более легитимен, чем парламент 2013 года. Сейчас надо следить за тем, что будет происходить в ближайшее время.Вопрос № 3Если мы представляем политическую систему в виде чудовища, то как вы описали бы людей, которые правят этой системой? И какими вы видите механизмы взаимодействия граждан с этим чудовищем, учитывая, что правовая система, суды, средства массовой информации не всегда эффективны?
Екатерина Шульман: Обитатели системы — это акторы, которые паразитируют на ресурсах. Они не производят ничего, они распоряжаются ресурсами в рамках тех административных и силовых возможностей, которые у них есть.
Как с ними общаться и взаимодействовать? Как продвинуть в систему свой запрос и получить на выходе нечто осмысленное?
На формы взаимодействия граждан с государством влияет как система ценностей, так и демографическая картина. Если мы рассмотрим российскую демографическую пирамиду, то увидим, что у нас население пожилое. Основная демографическая страта — люди старше 40 лет. У нас нет того, что называют «демографическим навесом» — такой ситуации, когда страта людей в возрасте 20 лет и старше — больше, чем все остальные. У нас же навес другого типа: люди после 40. И это влияет на те способы, которыми они себя выражают. Наше общество чрезвычайно склонно к тому, что называется легалистским протестом, то есть выражением несогласия законными методами. Если вы обратили внимание, то даже массовые протестные акции 2011–12 годов приняли форму разрешённых митингов против нарушения закона. У нас общество на стороне закона, а государство на стороне нарушения закона. Общество ловит государство за руку и обвиняет его в жульничестве. А государство твердит о своей непогрешимости и уходит от ответственности.
Легалистский протест — обращение в суды, разрешённые митинги, петиции и написание жалоб в бесконечных количествах — достаточно действенный метод. Он не такой эффектный, как булыжник — «оружие пролетариата», но, во-первых, свойствен нашему населению, которое, ещё раз, не молодое, в основном городское, в основном образованное. Этим людям и на митинги ходить-то не очень удобно. А вот в суд прийти, опять же, жалобу написать, подписать обращение — это нормально. Можно и на юриста скинуться. Это больше людей зажигает, чем скандирование хором. Надо признать, что в этой методе есть своя эффективность. Поскольку государство у нас бюрократическое, то и воздействовать на него надо бюрократическими методами. Это один набор инструментов.
Второй набор — публичность. Власть всюду боится публичности, стремится к закрытости, избегает прозрачности, чувствует себя уютно в «чёрном ящике». Когда я говорю о деятельности общественных организаций, о том, как им добиваться успеха, в том числе и во взаимоотношениях с властью, я исхожу
из того, что нужны три условия. Первое — организация, наличие структуры. Если вы не организованы, вас не существует, у вас нет субъектности. Второе условие — юридическая помощь, готовность и возможность пользоваться юридическими инструментами. Третье — это публичность, доступ к СМИ — либо напрямую через социальные сети, либо опосредованно через официальные медиа. Ни одно из условий не работает по отдельности. А три вместе, взаимодействуя, позволяют если не решить проблему сразу, то продвинуть её решение.Вопрос № 4У меня два вопроса. Что сегодня вызывает страх у россиян? Какое состояние доверия в обществе по отношению к власти? И как влияет на государство социально-политическая среда?
Екатерина Шульман: По поводу страха. Вообще российское общество — это общество страхов. И российская политическая система в качестве топлива в первую очередь использует именно эту эмоцию. У нас существует торговля страхами. Продажа угроз — лучший вид бизнеса в России. Собственно, поэтому у нас силовики и оккупировали политическое пространство, они наиболее эффективно это делают — фабрикация и продажа угроз, спекулирование на страхах управленческого аппарата и населения.
Из этой же системы ценностей мы видим, что у нас ценности сбережения и безопасности доминируют радикально над ценностями прогресса и развития. Ценности безопасности являются приоритетными для человека, у которого не сформировано чувство базовой безопасности.
Как говорят детские психологи, главное в первый год жизни ребёнка — сформировать чувство базовой безопасности. Это его уверенность в том, что всё будет хорошо, а если что-то случится, то тебе помогут. Если у ребёнка это чувство не сформировано, он испытывает проблемы с развитием.
В социуме — та же картина. Если сообществу не хватает чувства позитивной перспективы, то оно развивается очень плохо. Люди сидят на своём мешке с гречкой и ни к чему не стремятся, им не до прогресса. В этом смысле существует сходство между обществом и государством — от президента до последнего неудачника все мы испытываем свои страхи. Кто боится НАТО, кто фашистов, которые на первых же свободных выборах победят, кто голода или холода…
Как это лечится? Хорошим питанием и отдыхом, мирной жизнью. К сожалению, медленно. К сожалению, эхо предыдущих потрясений возвращается. Точно так же, как на демографической пирамиде, о которой я говорила, приблизительно каждые 20 лет мы видим появление новой выемки. Это неродившиеся дети того поколения, которое было выбито в 30–40-х годах XX века. Они не родили детей, их дети не родили детей и так далее... К счастью, с ростом этой демографической «ёлки» выемка становится меньше.
Теперь к вопросу о том, как влияет на Левиафана внешняя среда. Мы говорили, что система боится изоляции и одновременно работает на изоляцию. Никаким однонаправленным движением эта система не описывается. Система изолируется для того, чтобы выжить. И она боится изоляции, потому что это угроза для её выживания. Это касается как изоляции индивида от общества, так и изоляции общества от внешней среды.
С одной стороны, несмотря на глобализационные процессы, возникает культ суверенитета. Это странное понятие, каждый вкладывает в него своё понимание. Обычно подразумевается возможность делать внутри государства что хочешь, не оглядываясь на внешний мир. Но это утопия. Такого рода суверенитета не существует. Ни одна страна им не обладает. Потому что все страны мира связаны со всеми густой сетью экономических, финансовых, культурных, исторических связей.
У нас считают, что США обладают суверенитетом, потому что их мощь им это позволяет. На самом деле их могущество основано на связанности со всеми и на связанности всех с ними. Поэтому в определённом смысле они обладают как раз минимальным суверенитетом. Максимальным, наверное, обладает Северная Корея, но, судя по тому, что нам известно, она просто содержится соседним Китаем. К тому же это больше похоже на изоляцию, чем на суверенитет. Такого рода странные государственные образования обычно являются проектом какого-то своего большого соседа, который по своим причинам почему-то их со