«Статус» S05E08 Status S05E08 by (Ekaterina Schulmann) Lyrics
[Просветительская программа «Статус», сезон 05, эпизод 08 (Status Show, S05E08)]
Екатерина Шульман: Сегодня доска хороша как редко когда. И вот эти две ручки на разных уровнях придают динамику.
Максим Курников: Мы начинаем.
Максим Курников: Уж вечер вторника наступил. А значит, «Статус» в эфире. И в студии Максим Курников и Екатерина Шульман. Добрый вечер!
Екатерина Шульман: Добрый вечер!
Максим Курников: И мы, не оттягивая никаких котов ни в какие долгие ящики, начинаем с первой рубрики.Рубрика «Не новости, но события»01:27 Рубрика «Не новости, но события»
Екатерина Шульман: Действительно, коты и ящики — созданы друг для друга. Приветствую уважаемых слушателей. Продолжаем мы говорить о тех событиях, которые в этот раз и за прошедшую неделю привлекли наше внимание. Хочется тут вот о чём сказать в самом начале. Мы многократно говорили о том, что события, тенденции, процессы, которые мы наблюдаем, которые мы стараемся описывать, отличаются последовательностью. Поэтому так выходит, что из выпуска в выпуск более-менее говорим об одном и том же. Редко, когда какая-то новая тема вдруг ворвётся в наш обзор. Но то, с чего приходится начинать в этот раз, создаёт ощущение совсем уж какой-то дурной повторяемости, поскольку и год назад, и полтора года назад мы говорили буквально о том же самом.
Максим Курников: Дежавю.
Екатерина Шульман: Как-то так. Мы отказываемся считать эту повторяемость дурной — не в том смысле, что она нам нравится, а в том смысле, что мы не находим её мистической, а находим её, наоборот, естественной.Нерабочие дни и домашний режимИтак, снова с вами нерабочие дни, которые не есть выходные, которые не есть праздники, которые являются нерабочими днями. А также вернулось к нам ещё одно понятие, правда, обозначенное некоторым неологизмом — это «домашний режим». Раньше это называлось самоизоляцией, но самоизоляция теперь уже, задним числом, звучит как-то зловеще, поэтому придуман этот новый термин «домашний режим» — это нечто среднее между постельным режимом и домашним арестом. С одной стороны, всё-таки элемент принудительности в этом есть, с другой стороны, есть что-то такое нежное. На самом деле, ничего хорошего. Веселиться нечего.
У нас с вами с точки зрения публикуемой статистики как раз после окончания выборной кампании, после голосования 19 сентября, случился значительный рост числа ежедневных и заражений, и смертей. Одни исследователи, занимающиеся статистикой, говорят, что это связано с тем, что вернулись дети, студенты, в школы, в вузы, вернулись из отпусков, началось опять активное общение людей друг с другом, соответственно, активное заражение. Поэтому логично, что где-то через две недели, 20 дней после 1 сентября должен произойти рост заболеваемости.
Другие исследователи, настроенные более цинично, говорят, что до выборов нельзя было демонстрировать резкий рост заболеваемости, а вот после выборов избирательная — кампания закончилась, уже можно ни о чём не беспокоиться и открыть людям глаза на страшную правду.
На самом деле, даже если из этого выборного контекста нам выбраться, то мы увидим, что по итогам прошедшего года, за 12 месяцев с осени 2020 года по осень года 2021, у нас рекордная за прошедшие мирные годы ежегодная убыль населения. Мы подошли к этой цифре — минус миллион человек в год. И, видимо, действительно максимальная доля в избыточной смертности — это смертность от ковида, не от каких-то социальных несчастий, которые вызваны всякими карантинами. Хотя тут тоже у нас несколько повысилось, например, потребление алкоголя, чего много лет уже не происходило, наоборот, шло снижение. Но тем не менее, в общей доле смертности эта прибавка невелика, а большей частью это смерти от ковида.
Вакцинация идёт у нас с вами медленно. Мы, если посмотрим на эти длинные таблицы, публикуемые разными мировыми статистическими центрами, мы там находимся ближе к низу таблицы, хуже среднего. Если для тех, кто хочет питать свою патриотическую гордость какими-то сравнениями — в Беларуси ещё хуже, а в Украине — ещё хуже тоже. Если на это ориентироваться, то тут ещё «по сравнению с Бубликовым» мы ещё более-менее нормально смотримся. Но по сравнению со странами, сравнимыми с нами по уровню, например, экономического развития, развития урбанизации…
Максим Курников: Развития — это очень хорошая оговорка.
Екатерина Шульман: И, например, уровня грамотности и образованности населения мы, конечно, смотримся, прямо сказать, не очень. Итак. Что из этого следует с точки зрения практических мер? С одной стороны, уровень даже публикуемых потерь… А, кстати, надо сказать, что те же специалисты по статистке говорят, что сейчас официальные данные выглядят реалистичными. То есть были, помните, у нас такие интересные явления, как коридорчики, за пределы которых нельзя было выходить ежедневным или ежемесячным смертям. Потом этот коридорчик расширился, и нынешние публикуемые данные, судя по всему, соотносятся с реальностью.
Максим Курников: Будем считать, что система научилась считать, а то до этого как-то не справлялась.
Екатерина Шульман: Может быть, научилась считать. Может быть, не считает уже нужным скрывать. Есть, как обычно, регионы со специфической статистической культурой. Вот, кстати говоря, есть один такой странный случай, который не входит в наши обычные, привычные параметры статистики странной из Кавказских республик. Белгородская область имеет один из самых высоких в России уровней вакцинации. И при этом там наблюдается довольно значительный рост заболеваний. То есть не очень понятно. Может быть, там налажена массовая торговля сертификатами, то ли что-то другое. В общем, обращает на себя внимание этот несколько выделяющийся из общего ряда случай.
Вообще, как все уже более-менее выучили, вакцинация не спасает от шанса заболеть. Она снижает этот шанс и она снижает ваш шанс стать мёртвым, скажем так. То есть вакцинированные реже умирают — вот то, что можно уже сказать по итогам прошедших месяцев.
Итак. Ситуация такова, что совсем ничего не делать федеральной государственной власти уже не получается. Надо продемонстрировать какую-то озабоченность происходящим. С другой стороны, даже в 2020 году не было долгих и жёстких локдаунов по европейскому образцу, либо по образцу тех стран, — например, Латинской Америки или Юго-Восточной Азии, — небольших стран, которые могут себе позволить настоящие локдауны, скорее напоминающие военное положение — с армией, которая патрулирует улицы, с завариванием дверей подъездов, как в Китае, с раздачей сухих пайков, — в общем, такие суровости. Мы такого позволить себе не можем. Мы, с одной стороны, страна большая и разнообразная, с другой стороны, страна относительно бедная. Потому что, например, европейские страны, в которых локдауны продолжаются много месяцев и достаточно суровы, — там людям платят за то, что они переживают все эти неудобства.
У нас эти выплаты носят спорадический, нерегулярный характер. У нас считается, что важнее накапливать резервные фонды, потому что мало ли что, вдруг придётся с каким-нибудь врагом внезапно воевать, поэтому людям раздавать тут особенно нечего, а главное, нельзя раздавать так, чтобы они надеялись на следующий раз. То есть, внезапно под Новый год, или под новый учебный год — можно раздать, а так, чтобы они на это рассчитывали, — это считается нехорошим.
Поэтому наши лица, принимающие решения, находятся в довольно узком коридоре. Серьёзно все закрыть, — строго говоря, ввести локдаун, как написано у нас на доске — экономика не выдержит, людям это не нравится, и что ещё неприятно для любой политической системы, — это не соблюдается.
Нехорошо принимать решения, которые явно не выполняются, и ты ничего не можешь с этим сделать. Это такое специфическое политическое поражение, которое сразу всем заметно. Вот мы говорили чего-то — а ничего не произошло. Это, что называется, опасно.
Это одна, так сказать, Сцилла. Другая — Харибда — состоит в том, что если совсем делать вид, что ничего не происходит, то уже это затруднительно, потому что опасностью является, как ни грустно это звучит, не только само количество смертей — тут верно, это циничная правда о том, что одна смерть — трагедия, тысяча смертей — статистика. Это действительно статистика, статистика людей не возмущает. Но эта статистика такова, что она может привести к коллапсу здравоохранительной системы, когда врачи на вызов не приходят, больницы больных не принимают, больные лежат в коридорах — то, что видно. А это уже, в свою очередь, большая управленческая ошибка, большой управленческий провал. Этого мы стараемся не допускать. Что мы в связи с этим видим?
В связи с этим мы видим предложения ввести эти малоопределённые нерабочие дни на неделю. Неделя — такой срок, который людей не очень пугает. Это такие полупраздники, полуканикулы. Тех, кто работает за зарплату — бюджетников, госслужащих — это скорее порадует, потому что им это оплачивается, а на работу ходить не надо. Не очень понятно, будут ли эти нерабочие дни включать и школы. То есть детки-то будут учиться или не будут? Потому что для работающих родителей необходимость ещё и приглядывать дома за детьми, это драматично.
Максим Курников: На школы как раз каникулы выпадают на эти дни.
Екатерина Шульман: Вы знаете, для работающих по системе «5 плюс 1», а это, как вы понимаете, нынче распространённая система. Для тех, для кого это, по счастью, неактуально, поясню: 5 недель учебных, одна неделя — каникулярная, то есть без привязки к каким-то государственным праздникам, хотя они более-менее совпадают. Предложенная неделя нерабочих дней включает в себя 4 ноября — День победы над поляками в Кремле, — поэтому вроде как получается что-то такое, неопределённое и не очень пугающее. Потому что пугать народ не хочется.
Как мы видим по данным соцопросов, коронавирус, несмотря на эти растущие цифры, парадоксальным способом ушёл из общественного сознания. То есть не то чтобы ушел, но отступил на второй, третий план. Если вы посмотрите на опросы типа: «Какие события вам запомнились в прошедшем месяце?» — наши социологические службы проводят такого рода исследования, — то мы увидим, что там ни на первом, ни на втором, ни на третьем месте никакого коронавируса нет.
Максим Курников: А как это получилось, Екатерина Михайловна? Почему люди так легкомысленно к этому относятся?
Екатерина Шульман: Вы знаете, как писал Достоевский, «ко всему подлец-человек привыкает». Невозможно находиться в ужасе длительное время. У многих людей есть ощущение, что они либо переболели, либо вакцинировались, либо как-то ещё пронесло. Действительно, когда это было все внове, то это была такая новость номер один, то, за чем все следили. Потом жизнь, что называется, взяла своё — за исключением тех, у кого смерть взяла своё, — и это перестало быть предметом повседневного беспокойства. Это действительно так. Каковы бы ни были причины, это то, что мы очевидным образом наблюдаем.
Максим Курников: И даже такой рост не изменит это?
Екатерина Шульман: Вы знаете, если по тысяче человек в день и дальше так будет каждый день, не дай бог, умирать. А потом по три, по две, о чём совсем не хочется думать, то ощущения эти изменятся.
Когда мы оглянемся назад (такие вещи лучше всего видны постфактум), то мы увидим, что во всех исторических изложениях, возможно, эта первая половина 20-х будет обозначена как очень тёмное время для нас с вами, потому что наши демографические потери, действительно, будут выглядеть, когда мы немножко от этого отойдём, они будут выглядеть очень драматично. У нас и 2020 год — ужасный с этой точки зрения, и 2021. И не очень видно, когда это начнёт восстанавливаться, пока даже близко не видно никаких восстановлений. Как мы говорили, и без коронавируса это были бы годы демографически непростые: большое поколение уходит, малое поколение рожает, был бы некоторый демографический спад. Но то, что сейчас происходит, это, конечно, с такой прибавкой, с таким усилением, которого ожидать было затруднительно.
Итак, пока мы с вами, судя по всему, будем неделю то ли работать, то ли не работать, то ли работать из дома, — будем находиться на «домашнем режиме». Москва переводит на «домашний режим» пожилых, которые старше 60 лет. По-моему, Сергей Семёнович Собянин сегодня обратился к гражданам старше 60 со словами: «Дорогие наши бабушки и дедушки…». Притом, что ему самому, по-моему, 63 года, если не ошибаюсь.
Максим Курников: Ну, знаете, может быть, как темнокожие могут называть друг друга словом «н…», так и…
Екатерина Шульман: «Мы, бабушки и дедушки, обращаемся к вам, тоже дедушкам и бабушкам…».
Будет ли этот срок продлеваться? Гаданиями мы тут заниматься не будем, но видно, что какие-то флешбэки из 2020 нас опять посещают. Бизнес будет всем недоволен, потому что те люди, которые не получают зарплату от бюджета, а зарабатывают сами, они очень сильно страдают от такого рода закрытий, от такого рода локдаунов. Но в строгом смысле это не локдаун, пока принудительно не закрывают магазины, торговые центры или транспорт, не дай бог. (Транспорт у нас городской не останавливался и в самые пиковые моменты весны 2020 года). Сейчас эти пиковые моменты выглядят уже несколько невинными: мы многократно перекрыли все наши чёрные рекорды предыдущих месяцев.
Максим Курников: Вам на это Кремль ответит, что тогда наша система здравоохранения не была готова, теперь она готова.
Екатерина Шульман: Хорошо, если она готова. Хотя один из резонов для этих нерабочих дней состоит ровно в том, что в региональных больницах мест не хватает и, насколько я понимаю, ковидные госпитали, которые свернули в периоды снижения заболеваемости, их снова разворачивают.
Напомню, что одновременно, чрезвычайно кстати, у нас началась перепись населения, которая должна была проходить уже некоторое время как, откладывалась несколько раз, а теперь вот всё-таки началась. Её предполагается проводить в том числе и в электронном виде, но настоящие переписчики тоже будут ходить по квартирам, как мы надеемся, не разнося заразу, а наоборот, разнося дезинфекцию от заразы, какие-нибудь обеззараживающие лучи.
В прошлый раз слушатель, по-моему, спрашивал нас, не является уклонение от участия в переписи формой политического протеста. Прошлый раз мы про это не сказали, давайте сейчас про это скажем. Уклоняться или не уклоняться от переписи — дело совести каждого, но надо понимать, что потом все наши бюджетирования, все наши стратегические планы, все наши бухгалтерские ведомости государственные будут строиться, опираясь на данные переписи. Подушевое финансирование, строительство школ, детских садов, больниц, выделение трансфертов регионам — всё это делается на основе тех данных, которые получены из переписи. Вообще, Росстат знает о том, сколько у нас народу, в том числе — я бы даже сказала, в основном — по данным переписи.
Поэтому, например, в тех субъектах Федерации, где и явка на выборах чрезвычайно высокая, у них и участие в переписи тоже бывает обычно высоко. То ли дисциплина там такая, то ли отчётность там такая. И потом эти субъекты Федерации имеют основание просить себе дополнительных дорог, школ, больниц, детских садов, строительства, всяких таких вещей, потому что говорят: «Смотрите, сколько у нас народу». В то время как в тех областях, в которых люди не хотят участвовать, потом выясняется, что у них какая-нибудь убыль населения, поэтому и дополнительного садика им тоже не надо.
Аналогичная ситуация происходит у нас и с выборами. Те регионы, которые вот таким выдающимся образом голосуют, они большую часть своего регионального списка проводят в Думу, потом их представителей в Думе — больше. И там они тоже способны настоять на более обширном и щедром бюджетном финансировании именно этих регионов. Поэтому прежде, чем уклоняться от чего бы то ни было — от голосования или переписи — подумайте об этом, дорогие слушатели.
Кстати, по поводу регионального разнообразия и региональных различий: у нас — даже мне заметно, как ни мало я слежу за происходящим в социальных сетях — наверное, какая-то кампания по защите русских от нерусских, в особенности, тех нехороших нерусских, которые ездят в метро и там безобразничают. Как-то до этого у нас не было принято до такой степени обращать на это внимание. Сейчас, я смотрю, правоохранительные органы живо на это реагируют. Мы не будем это связывать напрямую с результатами выборов и с разницей в этих результатах в регионах с преимущественно русским населением и в национальных республиках. Но, тем не менее, как мы скажем в дальнейших частях нашей программы, не только «после — не значит по причине», но и «корреляция — не означает каузация», но отметим это интересное явление как нечто новое.
Как мы уже сказали, выборы-то прошли — статистика подтянулась за ними.
Максим Курников: Государственная дума работаетПриключения федерального бюджета: расходы на здравоохранениеЕкатерина Шульман: Государственная дума работает. Один из наших сквозных сюжетов — это федеральный бюджет на следующий год и бюджетные планы на следующие три года.
Максим Курников: Вы знаете, я спросил у Дмитрия Сергеевича Пескова, как президент относится к тому, что сокращается бюджет на здравоохранение, как ему — нравится, не нравится, — Дмитрий Сергеевич говорит: «А с чего вы взяли, что он сокращается? По нашим данным, он скорее растёт, чем сокращается».
Екатерина Шульман: Похожую вещь сказал в Думе и председатель комитета по бюджету господин Макаров, что вот, мол, раздаются голоса относительно того, что сокращаются у нас расходы на здравоохранение, так вот это неправда. По сравнению с 2017 годом они чрезвычайно выросли. Похожее заявление прозвучало сегодня и от главы Счётной палаты, но он сравнил с 2019 годом и тоже сказал, что был рост.
Смотрите, на что мы опираемся, когда мы говорим о сокращении или росте расходов по той или иной статье. Прелесть нашего бюджетного процесса состоит в том, что с недавних пор Минфин вносит не только бюджет на следующий год, но и планы на следующие три года, поэтому это позволяет проследить намерения финансовых властей в динамике. Поэтому то, что мы вам рассказывали, это не какие-то наши изыскания или инсайдерская информация. Это даже не плод сложных расчётов, как, например, высчитываются выборные фальсификации каким-нибудь специалистом вроде Шпилькина. Это, собственно, то, что приносит нам Минфин.
Что же он нам приносит? Может быть, действительно, по сравнению с 2017 годом, особенно если в сравнении с 1913 годов — расходы-то у нас растут. Но мы утверждали простую и довольно очевидную вещь: в 2021 году расходы на здравоохранение ниже, чем в 2020, в 2022 они запланированы ниже, чем в 2021, в 2023 — ниже, чем в 2022. И это следует из бюджетных планов Министерства финансов. Причём, это снижение расходов федерального бюджета, — оно как в абсолютных цифрах, так и в процентах от всех расходов бюджета.
То есть смотрите: в 2021 году нас на здравоохранение отправляется 5,8 % бюджетных расходов (не в процентах от ВВП, а от всего, что бюджет расходует, от всей его расходной части). В 2022 году — это 5,3 %, в 2024, как планируется — 4,7 %. Таким образом, прямые федеральные расходы в процентном отношении снижаются.
Есть такая программа «Развитие здравоохранения». В 2021 году на неё должно быть потрачено 1,15 триллионов рублей, а в 2024 — 0,97 триллиона рублей. Как известно, важен не уровень, но тренд, не статика, но динамика. Динамика наша такова. Может быть, это хорошо и правильно, может быть, это дурно и неправильно. Мы не утверждаем ни того, ни другого. Мы просто называем те цифры, которые находятся в открытых источниках.
Что касается бюджетных расходов. Дума утвердила отчёт об исполнении бюджета за 2020 год. Он, надо сказать, исполнен не совсем так, как было запланировано. Вот мы с вами о планах говорим, а планы ведь не всегда соответствуют действительности. Например, так получилось, что в 2020 году пришлось больше потратить на национальную оборону, причём довольно хорошо больше. Например, потратили 3,1 триллиона рублей, а планировалось несколько больше 1 триллиона рублей.
Максим Курников: Ничего себе!
Екатерина Шульман: Почти в три раза. Да, вот так вышло, расходы увеличились.
Максим Курников: Неплохо.
Екатерина Шульман: Правоохранительная деятельность, национальная безопасность тоже как-то потребовали больше. Тут не такой радикальный рост: планировалось 1,4 триллиона, получилось — 2,2 триллиона рублей.
Максим Курников: Но всё равно нехило.
Екатерина Шульман: Немножко больше пришлось потратить на ЖКХ, но, кстати, на здравоохранение тоже. То есть смотрите, на что может быть надежда: запланировано, может быть, суровое сокращение, а получится всё равно какой-нибудь рост. Вот планировалось, кстати, чуть меньше триллиона, а получилось — 1,3 триллиона рублей.
Максим Курников: Но, простите, с обороной не сравнить.
Екатерина Шульман: С обороной не сравнить, даже с правоохранительной деятельности особенно не сравнить. Но какой-то всё-таки рост.
Далее комитетам Государственной думы предстоит — некоторые уже это сделали — одобрить проект бюджета в первом чтении. 28 октября это первое чтение планируется. Самое интересное — это конечно, второе: передвижение средств между статьями, всякие такие увлекательные поправки.
Чем ещё себя отметила Государственная дума? Она как-то больше привлекает внимание, чем предыдущий созыв уже точно. Там стало больше всякого свежего народа. Люди делают заявления, другие люди на это смотрят с вниманием.
Во-первых, поднялся разговор, который начался не вчера, о том, что наше законодательство об иностранных агентах какое-то совсем уже странное и, может быть, надо каким-то образом его поменять. Заговорил об этом первым Сергей Михайлович Миронов…
Максим Курников: Которые даже проголосовали за этот закон в своё время.
Екатерина Шульман: А теперь он говорит: «А как же так, «Росбалт»(российские власти считают иностранным агентом) оказался тоже иностранным агентом. Что-то в этом странное». Действительно, ежепятничное пополнения списков иностранных агентов в этот раз удивило многих. Потому что Republic(российские власти считают иностранным агентом) — это онлайн издание, которое действует по подписке.
Максим Курников: В общем, тоже, откровенно говоря, по подписке — это всё равно, что покупают газету. То есть если какой-то иностранец купил российскую газету…
Екатерина Шульман: Вот. Понимаете, иностранные подписчики были даже у газеты «Правда». Это не то чтобы делало её зависимой от иностранного влияния, по крайней мере, хочется на это надеяться.
Максим Курников: А у РИА «Новостей» наверняка есть тоже иностранные подписчики на их агентство.
Екатерина Шульман: Наверняка. И у ТАСС, наверное. В общем, богатый простор для правового творчества. Так вот, это первый иноагент. Второй иноагент — это «Росбалт», тоже довольно известное российское медиа, базирующееся в Петербурге… Это не то чтобы очень оппозиционное СМИ, а кроме того, причастное к бывшему руководству некоторых силовых структур.
Максим Курников: Источник «Росбалта» — это нарицательное имя. Обозначает принадлежность к некоторым структурам.
Екатерина Шульман: Есть тут некоторое опасение, что в случае с «Росбалтом», возможно, происходит некоторое укусывание змеи себя за хвост, или, по крайней мере, одной из голов змеи одного из её хвостов. Потому что у нас сложное такое животное, наша политическая система, — у него много и голов, и хвостов, и лап тоже много. То есть, по крайней мере, это хорошее начало для разговора.
Алексей Нечаев, глава фракции «Новые люди», также заявил, что законодательство какое-то странное, надо бы его менять. То есть тут, по крайней мере, можно рассчитывать на то, что какие-то изменения в Думе так или иначе заведутся. Мы не то что большие ожидания возлагаем на этот процесс, но хотя бы разговор начнётся — это уже немало. Если дискуссия об изменении закона происходит в Государственной думе, а не где-то в социальных сетях и даже не на платформе change.org — кстати, там мы продолжаем голосовать за петицию, нам нужно 200 тысяч, уже немного осталось. В общем, будем следить за развитием этого законопроектного сюжета.
Максим Курников: Но в Государственной думе ещё заговорили и о расследовании парламентском.
Екатерина Шульман: И это тоже, я бы сказала, какие-то новые нотки в голосах парламентариев! Представитель КПРФ предложил начать парламентское расследование вот этих жутких записей, которые Gulagu.net публикует, доставшиеся ему из ФСИНа, на которых пытают заключённых с целью их, видимо, принудить к сотрудничеству с администрацией колонии. Это большой скандал, мы его обсуждали, говорили об этом в предыдущих наших выпусках. Там назначено большое количество проверок. Что хочет КРПФ? И в чём его заблокировало парламентское большинство?
КПРФ хотела дать протокольное поручение профильному комитету Государственной думы по безопасности, запросить информацию в правоохранительных органах о том, что это такое у нас удивительное происходит. За это палата не проголосовала, «Единая Россия» поскольку была против. Вот таким образом расследование остановилось, не начавшись.
Надо сказать, что, собственно, процедура парламентского расследования (не протокольного поручения камитету, а парламентского расследования) для своего инициирования требует сначала подписей не менее одной пятой от общего числа депутатов — это 90 человек. КПРФ этого не сделала. 90 голосов депутатов она не собрала. Но у них столько и нету. Их 57 всего. Вообще, в думе 126 депутатов — не членов «Единой России». То есть, в принципе, собрать из них коалицию из 90 можно. Этого пока не произошло, но возможность для этого не закрыта. Такова процедура возбуждения парламентского расследования. Потом всё равно эти 90 смелых наткнутся на то, чтобы палата должна принять постановление, а для этого нужно уже 226 голосов, а их ни у кого нету. Но тем не менее.
Максим Курников: Мы продолжаем говорить не о новостях, но событиях.КПРФ против ФСИН, новости дела Шанинки, приговор по Статье УК 121.1 в Коломне: третий случай лишения свободы по «дадинской статье»Екатерина Шульман: Такое их у нас количество, что не умещаются они в одну часть нашей программы. Рассказали мы вам про неначавшееся, но, могущее быть начатым, или хотя бы инициированным, расследование. Вообще, позиция парламентского меньшинства тут в некоторой степени выгодна, потому что если они что-то предлагают и потом это не получается, то это не выглядит, как «не сумели провести», а это выглядит как «бездушное коррумпированное большинство заблокировало нашу замечательную инициативу».
Максим Курников: Хочет покрывать все пытки таким образом. Екатерина Михайловна, вот вы упомянули «Новых людей». Я слышал, как их лидер в Государственной думе защищал ректора Шанинки.
Екатерина Шульман: Да, было такое. Надо сказать, давненько не слышали мы на Охотном ряду такого рода речей. И даже если это не более чем публичное выступление, это — не менее чем публичное выступление. То, что говорится, довольно сильно зависит от контекста: одни и те же речи под стенами Государственной думы и внутри этих стен воспринимаются по-разному и имеют разные последствия.
Прошлый раз мы начали наш выпуск с этой печальной истории с Шанинкой и с её ректором Сергеем Зуевым. На следующий день, в среду, я, можно сказать, счастливый рабочий день провела возле Тверского районного суда с 15:00 почти до 22:00. Правосудие наше неторопливо и не всегда начинается тогда, когда запланировано. Но на самом деле, и бог с ним. Действительно, это был полезный рабочий день, потому что много собралось моих коллег, много студентов. Знаете, как часто это бывает, решаешь-решаешь какие-то рабочие вопросы по переписке, и всё никак толку не добьёшься, а потом увидишься с человеком где-нибудь в таком месте, возле суда, например. Поговорил — и всё решилось. Со студентами, опять же, очень удобно переговариваться.
Итак, стояли мы там, стояли. И дождались мы меры пресечения в виде домашнего ареста, что по нынешним временам выдающееся достижение адвокатуры и кампании по общественной защите. Что мне тут кажется важным. С тех пор прокуратура города Москвы обжаловала эту меру пресечения и требует всё-таки заменить её на СИЗО. С тех пор было предъявлено нашему ректору обвинение по той самой статье 159.4 «Мошенничество в составе преступной группы». Насколько можно понять из тех документов обвинения, которые становятся известны, обвинение строится действительно на экспертизе, причём экспертизе, происходящей из Министерства просвещения. И сутью обвинения является не кража денег, не отсутствие проведённых работ, а то, что эти работы были, как там сказано, «заведомо фиктивные».
Максим Курников: То есть за чистоту эксперимента борются буквально.
Екатерина Шульман: Видимо так. За научную достоверность, за научное качество борется у нас следствие. Мы с вами в прошлый раз говорили, что обвинение, основанное на экспертизе, — это очень оценочное обвинение. Экспертиза одна может придти к одним выводам, другая придёт к другим выводам. И вообще не очень понятно, в чём тут предмет для уголовного преследования. Но мне бы хотелось сказать вот о чём, не вдаваясь в частности этого дела, за которым мы, естественно, будем внимательно следить.
У нас принято вздыхать в таких случаях, что вот, мол, чему мы вынуждены радоваться: невиновному человеку домашний арест назначили, а не СИЗО. Дело не только в том, что дома сидеть комфортней, чем СИЗО, хотя это тоже важно. Дело в том, что человек в СИЗО не в состоянии себя защитить, то есть он не может участвовать в своём собственном деле — он абсолютно подконтролен, он абсолютно изолирован. Человек, который находится дома под любыми ограничительными мерами, — да, он не может пользоваться интернетом, родственники его могут — он получает информацию, он в состоянии руководить его собственной защитой или если не руководить, то хотя бы в ней участвовать. Это совершенно другая, что называется, переговорная позиция. Поэтому это действительно важно.
Ну и второе. Стояли мы там долго, ждали грустно... никаких новостей. А потом вдруг объявляется это решение, открываются двери, выходит ректор, включаются софиты телекомпаний, которые стояли, ждали этого момента. Все начинают аплодировать. И это, я бы сказала, довольно незабываемо, это точно стоит того, чтобы ждать под дверью. Это точно не стоит того, чтобы попадать ради этого внутрь Тверского районного суда, но такие моменты запоминаются.
Ещё одно судебное решение, которое на прошлой неделе произошло, и о котором мы должны сказать, — это решение по той статье, за которой мы следим пристально — статье 212.1 УК «Повторное нарушение правил проведения массовых мероприятий», «дадинская, котовская» статья. Третий случай в нашей практике назначения реального лишения свободы по этой статье.
Максим Курников: Но, простите, теперь за мусор, а не за политику.
Екатерина Шульман: Личное — это политическое, мусорное — это точно политическое, экологическое — это сверхполитическое.
Максим Курников: Но не за Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена).
Екатерина Шульман: Не за Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена) ни разу. Речь идет о Вячеславе Егорове, коломенском экоактивисте. Мы о нём в наших эфирах не раз говорили. Его дело тянется довольно долго. Он в родной Коломне протестовал против свалки. Протестовал раз, протестовал два, протестовал три (или точнее говоря, писал уже об этом в последующие разы). Попал под эту самую «котовско-дадинскую статью», которая, напомним, по решению Конституционного суда не должна применяться в случае, если нарушение правил проведения массовых мероприятий не сопровождалось насилием. В этом случае никаких эпизодов насилия в обвинении не указано. Это долгое дело, все заинтересованные стороны постарались его продлить как можно дольше, затянуть процесс.
Тем не менее, что сейчас произошло? Обвинение просило ему три года колонии, что не очень всех напугало, поскольку Галяминой столько же просили, Ворсину Алексею из Хабаровска, бывшему координатору штаба Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена) тоже просили три года. И в тех, и других случаях были условные сроки. Как-то все подумали, что и сейчас будет так же. Но ничего подобного не произошло. 1 год и 3 месяца колонии. Вячеслав Егоров был взят под стражу в зале суда. Сейчас идет сложный пересчёт, сколько ему осталось, учитывая те ограничительные меры, под которыми он находился до этого — то ли 9 месяцев, то ли 7 месяцев. Естественно, что защита будет обжаловать это решение, то есть он пока никуда не уедет, потому что будут ещё всяческие апелляции. Тем не менее, повторю, что это плохая история. Это третий случай за всё время жизни этой злосчастной статьи, когда по ней назначается реальное лишение свободы.
Дела по этим статьям пока не стали пока ни в коем случае массовой практикой. Это всё такие дела долгие, неудобные, все они шумные, штучные и скандальные. Из того, что сейчас разбирается: есть ещё 4 дела по всей стране. Двое фигурантов уехали, покинули Россию. Это из Барнаула и из Челябинска. И два фигуранта в Калининграде, там на стадии следствии, не знаем, чего будет.
Но любой такого рода прецедент, конечно, опасен, потому что следственные органы и суды смотрят друг на друга. У нас хотя право и не прецедентное, но всё равно все друг у друга списывают. Поэтому, собственно, мы так пристально за этим следим, поэтому каждый этап в такого рода делах должен оспариваться любыми правовыми инструментами, которые у нас есть.
Максим Курников: Давайте мы всё-таки к следующей рубрике, в которой мы слову «понятие» возвращаем первоначальный смысл.Рубрика «По понятиям»37:20 Понятие: премия по экономике памяти Нобеля
Екатерина Шульман: В этом случае мы также логически наследуем нашему предыдущему выпуску и продолжаем рассказывать дорогим слушателям о Нобелевских премиях. О тех Нобелевских премиях, которые для нас особенно важны. А таких всего две (чтобы вы не пугались, что мы каждую неделю будет рассказывать про следующего нобелевского лауреата). Это Нобелевская премия мира, о которой мы говорили в прошлый раз и Нобелевская премия по экономике, о которой мы поговорим сегодня. Это две самые политические премии — поэтому они нас интересуют.
Премия мира почему политическая, мы рассказали в прошлый раз (потому что и миротворчество, и война, и борьба с войной — это политические процессы). Премия по экономике, казалось бы, не имеет такого политического аспекта. Но последние годы так получается, что эти премии присуждаются тем исследователям, которые занимаются проблемами, имеющими политический аспект, политический характер. Давайте напомним, что мы в 2019 году (таком далёком, как сейчас кажется) рассказывали про предыдущую группу нобелевских лауреатов по экономике. Чаше всего эта премия присуждается не одному человеку, а нескольким — как это называлось при советской власти, «эта премия не мне, а всему коллективу» — вот таким небольшим трудовым коллективам.
И те темы, за которые эти премии присуждаются, — они носят, как это называлось 150 лет назад, политэкономический характер. То есть это такие вопросы, которые находятся на стыке собственно экономики и тех социально-политических проблем, которые нас с вами интересуют.
Максим Курников: Например, бедность и другие вещи.
Екатерина Шульман: Например, бедность; например, миграция; например, связь образования и доходов. Или в ещё более широком смысле — это проблемы так называемого «человеческого капитала», не какого-нибудь там бездушного товарно-денежно обмена (хотя и он не особенно бездушный).
Итак, что мы должны, прежде всего, рассказать? В прошлый раз мы рассказывали, как присуждается Нобелевская премия мира, которая отличается от других Нобелевских премий тем, что её присуждают в Норвегии совершенно друге люди, чем те, которые присуждают остальные Нобелевские премии.
Нобелевская премия по экономике тоже отличается: строго говоря, это не Нобелевская премия. То есть никакой экономики в завещании Альфреда Нобеля не было. Нобелевская премия мира там была, это мы помним, и он так решил, что она будет присуждаться норвежской комиссией, а не шведской. На самом деле Нобелевская премия по экономике, строго говоря, называется мемориальной премией памяти Нобеля за успехи в экономических науках. Это относительно недавнее установление. Эта премия была учреждена Шведским банком в честь своего собственного 300-летия. Она присуждается с 1960-х годов. Каким образом это происходит? кто там является, собственно говоря, комиссией?
Присуждается эта пр
Екатерина Шульман: Сегодня доска хороша как редко когда. И вот эти две ручки на разных уровнях придают динамику.
Максим Курников: Мы начинаем.
Максим Курников: Уж вечер вторника наступил. А значит, «Статус» в эфире. И в студии Максим Курников и Екатерина Шульман. Добрый вечер!
Екатерина Шульман: Добрый вечер!
Максим Курников: И мы, не оттягивая никаких котов ни в какие долгие ящики, начинаем с первой рубрики.Рубрика «Не новости, но события»01:27 Рубрика «Не новости, но события»
Екатерина Шульман: Действительно, коты и ящики — созданы друг для друга. Приветствую уважаемых слушателей. Продолжаем мы говорить о тех событиях, которые в этот раз и за прошедшую неделю привлекли наше внимание. Хочется тут вот о чём сказать в самом начале. Мы многократно говорили о том, что события, тенденции, процессы, которые мы наблюдаем, которые мы стараемся описывать, отличаются последовательностью. Поэтому так выходит, что из выпуска в выпуск более-менее говорим об одном и том же. Редко, когда какая-то новая тема вдруг ворвётся в наш обзор. Но то, с чего приходится начинать в этот раз, создаёт ощущение совсем уж какой-то дурной повторяемости, поскольку и год назад, и полтора года назад мы говорили буквально о том же самом.
Максим Курников: Дежавю.
Екатерина Шульман: Как-то так. Мы отказываемся считать эту повторяемость дурной — не в том смысле, что она нам нравится, а в том смысле, что мы не находим её мистической, а находим её, наоборот, естественной.Нерабочие дни и домашний режимИтак, снова с вами нерабочие дни, которые не есть выходные, которые не есть праздники, которые являются нерабочими днями. А также вернулось к нам ещё одно понятие, правда, обозначенное некоторым неологизмом — это «домашний режим». Раньше это называлось самоизоляцией, но самоизоляция теперь уже, задним числом, звучит как-то зловеще, поэтому придуман этот новый термин «домашний режим» — это нечто среднее между постельным режимом и домашним арестом. С одной стороны, всё-таки элемент принудительности в этом есть, с другой стороны, есть что-то такое нежное. На самом деле, ничего хорошего. Веселиться нечего.
У нас с вами с точки зрения публикуемой статистики как раз после окончания выборной кампании, после голосования 19 сентября, случился значительный рост числа ежедневных и заражений, и смертей. Одни исследователи, занимающиеся статистикой, говорят, что это связано с тем, что вернулись дети, студенты, в школы, в вузы, вернулись из отпусков, началось опять активное общение людей друг с другом, соответственно, активное заражение. Поэтому логично, что где-то через две недели, 20 дней после 1 сентября должен произойти рост заболеваемости.
Другие исследователи, настроенные более цинично, говорят, что до выборов нельзя было демонстрировать резкий рост заболеваемости, а вот после выборов избирательная — кампания закончилась, уже можно ни о чём не беспокоиться и открыть людям глаза на страшную правду.
На самом деле, даже если из этого выборного контекста нам выбраться, то мы увидим, что по итогам прошедшего года, за 12 месяцев с осени 2020 года по осень года 2021, у нас рекордная за прошедшие мирные годы ежегодная убыль населения. Мы подошли к этой цифре — минус миллион человек в год. И, видимо, действительно максимальная доля в избыточной смертности — это смертность от ковида, не от каких-то социальных несчастий, которые вызваны всякими карантинами. Хотя тут тоже у нас несколько повысилось, например, потребление алкоголя, чего много лет уже не происходило, наоборот, шло снижение. Но тем не менее, в общей доле смертности эта прибавка невелика, а большей частью это смерти от ковида.
Вакцинация идёт у нас с вами медленно. Мы, если посмотрим на эти длинные таблицы, публикуемые разными мировыми статистическими центрами, мы там находимся ближе к низу таблицы, хуже среднего. Если для тех, кто хочет питать свою патриотическую гордость какими-то сравнениями — в Беларуси ещё хуже, а в Украине — ещё хуже тоже. Если на это ориентироваться, то тут ещё «по сравнению с Бубликовым» мы ещё более-менее нормально смотримся. Но по сравнению со странами, сравнимыми с нами по уровню, например, экономического развития, развития урбанизации…
Максим Курников: Развития — это очень хорошая оговорка.
Екатерина Шульман: И, например, уровня грамотности и образованности населения мы, конечно, смотримся, прямо сказать, не очень. Итак. Что из этого следует с точки зрения практических мер? С одной стороны, уровень даже публикуемых потерь… А, кстати, надо сказать, что те же специалисты по статистке говорят, что сейчас официальные данные выглядят реалистичными. То есть были, помните, у нас такие интересные явления, как коридорчики, за пределы которых нельзя было выходить ежедневным или ежемесячным смертям. Потом этот коридорчик расширился, и нынешние публикуемые данные, судя по всему, соотносятся с реальностью.
Максим Курников: Будем считать, что система научилась считать, а то до этого как-то не справлялась.
Екатерина Шульман: Может быть, научилась считать. Может быть, не считает уже нужным скрывать. Есть, как обычно, регионы со специфической статистической культурой. Вот, кстати говоря, есть один такой странный случай, который не входит в наши обычные, привычные параметры статистики странной из Кавказских республик. Белгородская область имеет один из самых высоких в России уровней вакцинации. И при этом там наблюдается довольно значительный рост заболеваний. То есть не очень понятно. Может быть, там налажена массовая торговля сертификатами, то ли что-то другое. В общем, обращает на себя внимание этот несколько выделяющийся из общего ряда случай.
Вообще, как все уже более-менее выучили, вакцинация не спасает от шанса заболеть. Она снижает этот шанс и она снижает ваш шанс стать мёртвым, скажем так. То есть вакцинированные реже умирают — вот то, что можно уже сказать по итогам прошедших месяцев.
Итак. Ситуация такова, что совсем ничего не делать федеральной государственной власти уже не получается. Надо продемонстрировать какую-то озабоченность происходящим. С другой стороны, даже в 2020 году не было долгих и жёстких локдаунов по европейскому образцу, либо по образцу тех стран, — например, Латинской Америки или Юго-Восточной Азии, — небольших стран, которые могут себе позволить настоящие локдауны, скорее напоминающие военное положение — с армией, которая патрулирует улицы, с завариванием дверей подъездов, как в Китае, с раздачей сухих пайков, — в общем, такие суровости. Мы такого позволить себе не можем. Мы, с одной стороны, страна большая и разнообразная, с другой стороны, страна относительно бедная. Потому что, например, европейские страны, в которых локдауны продолжаются много месяцев и достаточно суровы, — там людям платят за то, что они переживают все эти неудобства.
У нас эти выплаты носят спорадический, нерегулярный характер. У нас считается, что важнее накапливать резервные фонды, потому что мало ли что, вдруг придётся с каким-нибудь врагом внезапно воевать, поэтому людям раздавать тут особенно нечего, а главное, нельзя раздавать так, чтобы они надеялись на следующий раз. То есть, внезапно под Новый год, или под новый учебный год — можно раздать, а так, чтобы они на это рассчитывали, — это считается нехорошим.
Поэтому наши лица, принимающие решения, находятся в довольно узком коридоре. Серьёзно все закрыть, — строго говоря, ввести локдаун, как написано у нас на доске — экономика не выдержит, людям это не нравится, и что ещё неприятно для любой политической системы, — это не соблюдается.
Нехорошо принимать решения, которые явно не выполняются, и ты ничего не можешь с этим сделать. Это такое специфическое политическое поражение, которое сразу всем заметно. Вот мы говорили чего-то — а ничего не произошло. Это, что называется, опасно.
Это одна, так сказать, Сцилла. Другая — Харибда — состоит в том, что если совсем делать вид, что ничего не происходит, то уже это затруднительно, потому что опасностью является, как ни грустно это звучит, не только само количество смертей — тут верно, это циничная правда о том, что одна смерть — трагедия, тысяча смертей — статистика. Это действительно статистика, статистика людей не возмущает. Но эта статистика такова, что она может привести к коллапсу здравоохранительной системы, когда врачи на вызов не приходят, больницы больных не принимают, больные лежат в коридорах — то, что видно. А это уже, в свою очередь, большая управленческая ошибка, большой управленческий провал. Этого мы стараемся не допускать. Что мы в связи с этим видим?
В связи с этим мы видим предложения ввести эти малоопределённые нерабочие дни на неделю. Неделя — такой срок, который людей не очень пугает. Это такие полупраздники, полуканикулы. Тех, кто работает за зарплату — бюджетников, госслужащих — это скорее порадует, потому что им это оплачивается, а на работу ходить не надо. Не очень понятно, будут ли эти нерабочие дни включать и школы. То есть детки-то будут учиться или не будут? Потому что для работающих родителей необходимость ещё и приглядывать дома за детьми, это драматично.
Максим Курников: На школы как раз каникулы выпадают на эти дни.
Екатерина Шульман: Вы знаете, для работающих по системе «5 плюс 1», а это, как вы понимаете, нынче распространённая система. Для тех, для кого это, по счастью, неактуально, поясню: 5 недель учебных, одна неделя — каникулярная, то есть без привязки к каким-то государственным праздникам, хотя они более-менее совпадают. Предложенная неделя нерабочих дней включает в себя 4 ноября — День победы над поляками в Кремле, — поэтому вроде как получается что-то такое, неопределённое и не очень пугающее. Потому что пугать народ не хочется.
Как мы видим по данным соцопросов, коронавирус, несмотря на эти растущие цифры, парадоксальным способом ушёл из общественного сознания. То есть не то чтобы ушел, но отступил на второй, третий план. Если вы посмотрите на опросы типа: «Какие события вам запомнились в прошедшем месяце?» — наши социологические службы проводят такого рода исследования, — то мы увидим, что там ни на первом, ни на втором, ни на третьем месте никакого коронавируса нет.
Максим Курников: А как это получилось, Екатерина Михайловна? Почему люди так легкомысленно к этому относятся?
Екатерина Шульман: Вы знаете, как писал Достоевский, «ко всему подлец-человек привыкает». Невозможно находиться в ужасе длительное время. У многих людей есть ощущение, что они либо переболели, либо вакцинировались, либо как-то ещё пронесло. Действительно, когда это было все внове, то это была такая новость номер один, то, за чем все следили. Потом жизнь, что называется, взяла своё — за исключением тех, у кого смерть взяла своё, — и это перестало быть предметом повседневного беспокойства. Это действительно так. Каковы бы ни были причины, это то, что мы очевидным образом наблюдаем.
Максим Курников: И даже такой рост не изменит это?
Екатерина Шульман: Вы знаете, если по тысяче человек в день и дальше так будет каждый день, не дай бог, умирать. А потом по три, по две, о чём совсем не хочется думать, то ощущения эти изменятся.
Когда мы оглянемся назад (такие вещи лучше всего видны постфактум), то мы увидим, что во всех исторических изложениях, возможно, эта первая половина 20-х будет обозначена как очень тёмное время для нас с вами, потому что наши демографические потери, действительно, будут выглядеть, когда мы немножко от этого отойдём, они будут выглядеть очень драматично. У нас и 2020 год — ужасный с этой точки зрения, и 2021. И не очень видно, когда это начнёт восстанавливаться, пока даже близко не видно никаких восстановлений. Как мы говорили, и без коронавируса это были бы годы демографически непростые: большое поколение уходит, малое поколение рожает, был бы некоторый демографический спад. Но то, что сейчас происходит, это, конечно, с такой прибавкой, с таким усилением, которого ожидать было затруднительно.
Итак, пока мы с вами, судя по всему, будем неделю то ли работать, то ли не работать, то ли работать из дома, — будем находиться на «домашнем режиме». Москва переводит на «домашний режим» пожилых, которые старше 60 лет. По-моему, Сергей Семёнович Собянин сегодня обратился к гражданам старше 60 со словами: «Дорогие наши бабушки и дедушки…». Притом, что ему самому, по-моему, 63 года, если не ошибаюсь.
Максим Курников: Ну, знаете, может быть, как темнокожие могут называть друг друга словом «н…», так и…
Екатерина Шульман: «Мы, бабушки и дедушки, обращаемся к вам, тоже дедушкам и бабушкам…».
Будет ли этот срок продлеваться? Гаданиями мы тут заниматься не будем, но видно, что какие-то флешбэки из 2020 нас опять посещают. Бизнес будет всем недоволен, потому что те люди, которые не получают зарплату от бюджета, а зарабатывают сами, они очень сильно страдают от такого рода закрытий, от такого рода локдаунов. Но в строгом смысле это не локдаун, пока принудительно не закрывают магазины, торговые центры или транспорт, не дай бог. (Транспорт у нас городской не останавливался и в самые пиковые моменты весны 2020 года). Сейчас эти пиковые моменты выглядят уже несколько невинными: мы многократно перекрыли все наши чёрные рекорды предыдущих месяцев.
Максим Курников: Вам на это Кремль ответит, что тогда наша система здравоохранения не была готова, теперь она готова.
Екатерина Шульман: Хорошо, если она готова. Хотя один из резонов для этих нерабочих дней состоит ровно в том, что в региональных больницах мест не хватает и, насколько я понимаю, ковидные госпитали, которые свернули в периоды снижения заболеваемости, их снова разворачивают.
Напомню, что одновременно, чрезвычайно кстати, у нас началась перепись населения, которая должна была проходить уже некоторое время как, откладывалась несколько раз, а теперь вот всё-таки началась. Её предполагается проводить в том числе и в электронном виде, но настоящие переписчики тоже будут ходить по квартирам, как мы надеемся, не разнося заразу, а наоборот, разнося дезинфекцию от заразы, какие-нибудь обеззараживающие лучи.
В прошлый раз слушатель, по-моему, спрашивал нас, не является уклонение от участия в переписи формой политического протеста. Прошлый раз мы про это не сказали, давайте сейчас про это скажем. Уклоняться или не уклоняться от переписи — дело совести каждого, но надо понимать, что потом все наши бюджетирования, все наши стратегические планы, все наши бухгалтерские ведомости государственные будут строиться, опираясь на данные переписи. Подушевое финансирование, строительство школ, детских садов, больниц, выделение трансфертов регионам — всё это делается на основе тех данных, которые получены из переписи. Вообще, Росстат знает о том, сколько у нас народу, в том числе — я бы даже сказала, в основном — по данным переписи.
Поэтому, например, в тех субъектах Федерации, где и явка на выборах чрезвычайно высокая, у них и участие в переписи тоже бывает обычно высоко. То ли дисциплина там такая, то ли отчётность там такая. И потом эти субъекты Федерации имеют основание просить себе дополнительных дорог, школ, больниц, детских садов, строительства, всяких таких вещей, потому что говорят: «Смотрите, сколько у нас народу». В то время как в тех областях, в которых люди не хотят участвовать, потом выясняется, что у них какая-нибудь убыль населения, поэтому и дополнительного садика им тоже не надо.
Аналогичная ситуация происходит у нас и с выборами. Те регионы, которые вот таким выдающимся образом голосуют, они большую часть своего регионального списка проводят в Думу, потом их представителей в Думе — больше. И там они тоже способны настоять на более обширном и щедром бюджетном финансировании именно этих регионов. Поэтому прежде, чем уклоняться от чего бы то ни было — от голосования или переписи — подумайте об этом, дорогие слушатели.
Кстати, по поводу регионального разнообразия и региональных различий: у нас — даже мне заметно, как ни мало я слежу за происходящим в социальных сетях — наверное, какая-то кампания по защите русских от нерусских, в особенности, тех нехороших нерусских, которые ездят в метро и там безобразничают. Как-то до этого у нас не было принято до такой степени обращать на это внимание. Сейчас, я смотрю, правоохранительные органы живо на это реагируют. Мы не будем это связывать напрямую с результатами выборов и с разницей в этих результатах в регионах с преимущественно русским населением и в национальных республиках. Но, тем не менее, как мы скажем в дальнейших частях нашей программы, не только «после — не значит по причине», но и «корреляция — не означает каузация», но отметим это интересное явление как нечто новое.
Как мы уже сказали, выборы-то прошли — статистика подтянулась за ними.
Максим Курников: Государственная дума работаетПриключения федерального бюджета: расходы на здравоохранениеЕкатерина Шульман: Государственная дума работает. Один из наших сквозных сюжетов — это федеральный бюджет на следующий год и бюджетные планы на следующие три года.
Максим Курников: Вы знаете, я спросил у Дмитрия Сергеевича Пескова, как президент относится к тому, что сокращается бюджет на здравоохранение, как ему — нравится, не нравится, — Дмитрий Сергеевич говорит: «А с чего вы взяли, что он сокращается? По нашим данным, он скорее растёт, чем сокращается».
Екатерина Шульман: Похожую вещь сказал в Думе и председатель комитета по бюджету господин Макаров, что вот, мол, раздаются голоса относительно того, что сокращаются у нас расходы на здравоохранение, так вот это неправда. По сравнению с 2017 годом они чрезвычайно выросли. Похожее заявление прозвучало сегодня и от главы Счётной палаты, но он сравнил с 2019 годом и тоже сказал, что был рост.
Смотрите, на что мы опираемся, когда мы говорим о сокращении или росте расходов по той или иной статье. Прелесть нашего бюджетного процесса состоит в том, что с недавних пор Минфин вносит не только бюджет на следующий год, но и планы на следующие три года, поэтому это позволяет проследить намерения финансовых властей в динамике. Поэтому то, что мы вам рассказывали, это не какие-то наши изыскания или инсайдерская информация. Это даже не плод сложных расчётов, как, например, высчитываются выборные фальсификации каким-нибудь специалистом вроде Шпилькина. Это, собственно, то, что приносит нам Минфин.
Что же он нам приносит? Может быть, действительно, по сравнению с 2017 годом, особенно если в сравнении с 1913 годов — расходы-то у нас растут. Но мы утверждали простую и довольно очевидную вещь: в 2021 году расходы на здравоохранение ниже, чем в 2020, в 2022 они запланированы ниже, чем в 2021, в 2023 — ниже, чем в 2022. И это следует из бюджетных планов Министерства финансов. Причём, это снижение расходов федерального бюджета, — оно как в абсолютных цифрах, так и в процентах от всех расходов бюджета.
То есть смотрите: в 2021 году нас на здравоохранение отправляется 5,8 % бюджетных расходов (не в процентах от ВВП, а от всего, что бюджет расходует, от всей его расходной части). В 2022 году — это 5,3 %, в 2024, как планируется — 4,7 %. Таким образом, прямые федеральные расходы в процентном отношении снижаются.
Есть такая программа «Развитие здравоохранения». В 2021 году на неё должно быть потрачено 1,15 триллионов рублей, а в 2024 — 0,97 триллиона рублей. Как известно, важен не уровень, но тренд, не статика, но динамика. Динамика наша такова. Может быть, это хорошо и правильно, может быть, это дурно и неправильно. Мы не утверждаем ни того, ни другого. Мы просто называем те цифры, которые находятся в открытых источниках.
Что касается бюджетных расходов. Дума утвердила отчёт об исполнении бюджета за 2020 год. Он, надо сказать, исполнен не совсем так, как было запланировано. Вот мы с вами о планах говорим, а планы ведь не всегда соответствуют действительности. Например, так получилось, что в 2020 году пришлось больше потратить на национальную оборону, причём довольно хорошо больше. Например, потратили 3,1 триллиона рублей, а планировалось несколько больше 1 триллиона рублей.
Максим Курников: Ничего себе!
Екатерина Шульман: Почти в три раза. Да, вот так вышло, расходы увеличились.
Максим Курников: Неплохо.
Екатерина Шульман: Правоохранительная деятельность, национальная безопасность тоже как-то потребовали больше. Тут не такой радикальный рост: планировалось 1,4 триллиона, получилось — 2,2 триллиона рублей.
Максим Курников: Но всё равно нехило.
Екатерина Шульман: Немножко больше пришлось потратить на ЖКХ, но, кстати, на здравоохранение тоже. То есть смотрите, на что может быть надежда: запланировано, может быть, суровое сокращение, а получится всё равно какой-нибудь рост. Вот планировалось, кстати, чуть меньше триллиона, а получилось — 1,3 триллиона рублей.
Максим Курников: Но, простите, с обороной не сравнить.
Екатерина Шульман: С обороной не сравнить, даже с правоохранительной деятельности особенно не сравнить. Но какой-то всё-таки рост.
Далее комитетам Государственной думы предстоит — некоторые уже это сделали — одобрить проект бюджета в первом чтении. 28 октября это первое чтение планируется. Самое интересное — это конечно, второе: передвижение средств между статьями, всякие такие увлекательные поправки.
Чем ещё себя отметила Государственная дума? Она как-то больше привлекает внимание, чем предыдущий созыв уже точно. Там стало больше всякого свежего народа. Люди делают заявления, другие люди на это смотрят с вниманием.
Во-первых, поднялся разговор, который начался не вчера, о том, что наше законодательство об иностранных агентах какое-то совсем уже странное и, может быть, надо каким-то образом его поменять. Заговорил об этом первым Сергей Михайлович Миронов…
Максим Курников: Которые даже проголосовали за этот закон в своё время.
Екатерина Шульман: А теперь он говорит: «А как же так, «Росбалт»(российские власти считают иностранным агентом) оказался тоже иностранным агентом. Что-то в этом странное». Действительно, ежепятничное пополнения списков иностранных агентов в этот раз удивило многих. Потому что Republic(российские власти считают иностранным агентом) — это онлайн издание, которое действует по подписке.
Максим Курников: В общем, тоже, откровенно говоря, по подписке — это всё равно, что покупают газету. То есть если какой-то иностранец купил российскую газету…
Екатерина Шульман: Вот. Понимаете, иностранные подписчики были даже у газеты «Правда». Это не то чтобы делало её зависимой от иностранного влияния, по крайней мере, хочется на это надеяться.
Максим Курников: А у РИА «Новостей» наверняка есть тоже иностранные подписчики на их агентство.
Екатерина Шульман: Наверняка. И у ТАСС, наверное. В общем, богатый простор для правового творчества. Так вот, это первый иноагент. Второй иноагент — это «Росбалт», тоже довольно известное российское медиа, базирующееся в Петербурге… Это не то чтобы очень оппозиционное СМИ, а кроме того, причастное к бывшему руководству некоторых силовых структур.
Максим Курников: Источник «Росбалта» — это нарицательное имя. Обозначает принадлежность к некоторым структурам.
Екатерина Шульман: Есть тут некоторое опасение, что в случае с «Росбалтом», возможно, происходит некоторое укусывание змеи себя за хвост, или, по крайней мере, одной из голов змеи одного из её хвостов. Потому что у нас сложное такое животное, наша политическая система, — у него много и голов, и хвостов, и лап тоже много. То есть, по крайней мере, это хорошее начало для разговора.
Алексей Нечаев, глава фракции «Новые люди», также заявил, что законодательство какое-то странное, надо бы его менять. То есть тут, по крайней мере, можно рассчитывать на то, что какие-то изменения в Думе так или иначе заведутся. Мы не то что большие ожидания возлагаем на этот процесс, но хотя бы разговор начнётся — это уже немало. Если дискуссия об изменении закона происходит в Государственной думе, а не где-то в социальных сетях и даже не на платформе change.org — кстати, там мы продолжаем голосовать за петицию, нам нужно 200 тысяч, уже немного осталось. В общем, будем следить за развитием этого законопроектного сюжета.
Максим Курников: Но в Государственной думе ещё заговорили и о расследовании парламентском.
Екатерина Шульман: И это тоже, я бы сказала, какие-то новые нотки в голосах парламентариев! Представитель КПРФ предложил начать парламентское расследование вот этих жутких записей, которые Gulagu.net публикует, доставшиеся ему из ФСИНа, на которых пытают заключённых с целью их, видимо, принудить к сотрудничеству с администрацией колонии. Это большой скандал, мы его обсуждали, говорили об этом в предыдущих наших выпусках. Там назначено большое количество проверок. Что хочет КРПФ? И в чём его заблокировало парламентское большинство?
КПРФ хотела дать протокольное поручение профильному комитету Государственной думы по безопасности, запросить информацию в правоохранительных органах о том, что это такое у нас удивительное происходит. За это палата не проголосовала, «Единая Россия» поскольку была против. Вот таким образом расследование остановилось, не начавшись.
Надо сказать, что, собственно, процедура парламентского расследования (не протокольного поручения камитету, а парламентского расследования) для своего инициирования требует сначала подписей не менее одной пятой от общего числа депутатов — это 90 человек. КПРФ этого не сделала. 90 голосов депутатов она не собрала. Но у них столько и нету. Их 57 всего. Вообще, в думе 126 депутатов — не членов «Единой России». То есть, в принципе, собрать из них коалицию из 90 можно. Этого пока не произошло, но возможность для этого не закрыта. Такова процедура возбуждения парламентского расследования. Потом всё равно эти 90 смелых наткнутся на то, чтобы палата должна принять постановление, а для этого нужно уже 226 голосов, а их ни у кого нету. Но тем не менее.
Максим Курников: Мы продолжаем говорить не о новостях, но событиях.КПРФ против ФСИН, новости дела Шанинки, приговор по Статье УК 121.1 в Коломне: третий случай лишения свободы по «дадинской статье»Екатерина Шульман: Такое их у нас количество, что не умещаются они в одну часть нашей программы. Рассказали мы вам про неначавшееся, но, могущее быть начатым, или хотя бы инициированным, расследование. Вообще, позиция парламентского меньшинства тут в некоторой степени выгодна, потому что если они что-то предлагают и потом это не получается, то это не выглядит, как «не сумели провести», а это выглядит как «бездушное коррумпированное большинство заблокировало нашу замечательную инициативу».
Максим Курников: Хочет покрывать все пытки таким образом. Екатерина Михайловна, вот вы упомянули «Новых людей». Я слышал, как их лидер в Государственной думе защищал ректора Шанинки.
Екатерина Шульман: Да, было такое. Надо сказать, давненько не слышали мы на Охотном ряду такого рода речей. И даже если это не более чем публичное выступление, это — не менее чем публичное выступление. То, что говорится, довольно сильно зависит от контекста: одни и те же речи под стенами Государственной думы и внутри этих стен воспринимаются по-разному и имеют разные последствия.
Прошлый раз мы начали наш выпуск с этой печальной истории с Шанинкой и с её ректором Сергеем Зуевым. На следующий день, в среду, я, можно сказать, счастливый рабочий день провела возле Тверского районного суда с 15:00 почти до 22:00. Правосудие наше неторопливо и не всегда начинается тогда, когда запланировано. Но на самом деле, и бог с ним. Действительно, это был полезный рабочий день, потому что много собралось моих коллег, много студентов. Знаете, как часто это бывает, решаешь-решаешь какие-то рабочие вопросы по переписке, и всё никак толку не добьёшься, а потом увидишься с человеком где-нибудь в таком месте, возле суда, например. Поговорил — и всё решилось. Со студентами, опять же, очень удобно переговариваться.
Итак, стояли мы там, стояли. И дождались мы меры пресечения в виде домашнего ареста, что по нынешним временам выдающееся достижение адвокатуры и кампании по общественной защите. Что мне тут кажется важным. С тех пор прокуратура города Москвы обжаловала эту меру пресечения и требует всё-таки заменить её на СИЗО. С тех пор было предъявлено нашему ректору обвинение по той самой статье 159.4 «Мошенничество в составе преступной группы». Насколько можно понять из тех документов обвинения, которые становятся известны, обвинение строится действительно на экспертизе, причём экспертизе, происходящей из Министерства просвещения. И сутью обвинения является не кража денег, не отсутствие проведённых работ, а то, что эти работы были, как там сказано, «заведомо фиктивные».
Максим Курников: То есть за чистоту эксперимента борются буквально.
Екатерина Шульман: Видимо так. За научную достоверность, за научное качество борется у нас следствие. Мы с вами в прошлый раз говорили, что обвинение, основанное на экспертизе, — это очень оценочное обвинение. Экспертиза одна может придти к одним выводам, другая придёт к другим выводам. И вообще не очень понятно, в чём тут предмет для уголовного преследования. Но мне бы хотелось сказать вот о чём, не вдаваясь в частности этого дела, за которым мы, естественно, будем внимательно следить.
У нас принято вздыхать в таких случаях, что вот, мол, чему мы вынуждены радоваться: невиновному человеку домашний арест назначили, а не СИЗО. Дело не только в том, что дома сидеть комфортней, чем СИЗО, хотя это тоже важно. Дело в том, что человек в СИЗО не в состоянии себя защитить, то есть он не может участвовать в своём собственном деле — он абсолютно подконтролен, он абсолютно изолирован. Человек, который находится дома под любыми ограничительными мерами, — да, он не может пользоваться интернетом, родственники его могут — он получает информацию, он в состоянии руководить его собственной защитой или если не руководить, то хотя бы в ней участвовать. Это совершенно другая, что называется, переговорная позиция. Поэтому это действительно важно.
Ну и второе. Стояли мы там долго, ждали грустно... никаких новостей. А потом вдруг объявляется это решение, открываются двери, выходит ректор, включаются софиты телекомпаний, которые стояли, ждали этого момента. Все начинают аплодировать. И это, я бы сказала, довольно незабываемо, это точно стоит того, чтобы ждать под дверью. Это точно не стоит того, чтобы попадать ради этого внутрь Тверского районного суда, но такие моменты запоминаются.
Ещё одно судебное решение, которое на прошлой неделе произошло, и о котором мы должны сказать, — это решение по той статье, за которой мы следим пристально — статье 212.1 УК «Повторное нарушение правил проведения массовых мероприятий», «дадинская, котовская» статья. Третий случай в нашей практике назначения реального лишения свободы по этой статье.
Максим Курников: Но, простите, теперь за мусор, а не за политику.
Екатерина Шульман: Личное — это политическое, мусорное — это точно политическое, экологическое — это сверхполитическое.
Максим Курников: Но не за Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена).
Екатерина Шульман: Не за Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена) ни разу. Речь идет о Вячеславе Егорове, коломенском экоактивисте. Мы о нём в наших эфирах не раз говорили. Его дело тянется довольно долго. Он в родной Коломне протестовал против свалки. Протестовал раз, протестовал два, протестовал три (или точнее говоря, писал уже об этом в последующие разы). Попал под эту самую «котовско-дадинскую статью», которая, напомним, по решению Конституционного суда не должна применяться в случае, если нарушение правил проведения массовых мероприятий не сопровождалось насилием. В этом случае никаких эпизодов насилия в обвинении не указано. Это долгое дело, все заинтересованные стороны постарались его продлить как можно дольше, затянуть процесс.
Тем не менее, что сейчас произошло? Обвинение просило ему три года колонии, что не очень всех напугало, поскольку Галяминой столько же просили, Ворсину Алексею из Хабаровска, бывшему координатору штаба Навального(деятельность признана экстремистской и запрещена) тоже просили три года. И в тех, и других случаях были условные сроки. Как-то все подумали, что и сейчас будет так же. Но ничего подобного не произошло. 1 год и 3 месяца колонии. Вячеслав Егоров был взят под стражу в зале суда. Сейчас идет сложный пересчёт, сколько ему осталось, учитывая те ограничительные меры, под которыми он находился до этого — то ли 9 месяцев, то ли 7 месяцев. Естественно, что защита будет обжаловать это решение, то есть он пока никуда не уедет, потому что будут ещё всяческие апелляции. Тем не менее, повторю, что это плохая история. Это третий случай за всё время жизни этой злосчастной статьи, когда по ней назначается реальное лишение свободы.
Дела по этим статьям пока не стали пока ни в коем случае массовой практикой. Это всё такие дела долгие, неудобные, все они шумные, штучные и скандальные. Из того, что сейчас разбирается: есть ещё 4 дела по всей стране. Двое фигурантов уехали, покинули Россию. Это из Барнаула и из Челябинска. И два фигуранта в Калининграде, там на стадии следствии, не знаем, чего будет.
Но любой такого рода прецедент, конечно, опасен, потому что следственные органы и суды смотрят друг на друга. У нас хотя право и не прецедентное, но всё равно все друг у друга списывают. Поэтому, собственно, мы так пристально за этим следим, поэтому каждый этап в такого рода делах должен оспариваться любыми правовыми инструментами, которые у нас есть.
Максим Курников: Давайте мы всё-таки к следующей рубрике, в которой мы слову «понятие» возвращаем первоначальный смысл.Рубрика «По понятиям»37:20 Понятие: премия по экономике памяти Нобеля
Екатерина Шульман: В этом случае мы также логически наследуем нашему предыдущему выпуску и продолжаем рассказывать дорогим слушателям о Нобелевских премиях. О тех Нобелевских премиях, которые для нас особенно важны. А таких всего две (чтобы вы не пугались, что мы каждую неделю будет рассказывать про следующего нобелевского лауреата). Это Нобелевская премия мира, о которой мы говорили в прошлый раз и Нобелевская премия по экономике, о которой мы поговорим сегодня. Это две самые политические премии — поэтому они нас интересуют.
Премия мира почему политическая, мы рассказали в прошлый раз (потому что и миротворчество, и война, и борьба с войной — это политические процессы). Премия по экономике, казалось бы, не имеет такого политического аспекта. Но последние годы так получается, что эти премии присуждаются тем исследователям, которые занимаются проблемами, имеющими политический аспект, политический характер. Давайте напомним, что мы в 2019 году (таком далёком, как сейчас кажется) рассказывали про предыдущую группу нобелевских лауреатов по экономике. Чаше всего эта премия присуждается не одному человеку, а нескольким — как это называлось при советской власти, «эта премия не мне, а всему коллективу» — вот таким небольшим трудовым коллективам.
И те темы, за которые эти премии присуждаются, — они носят, как это называлось 150 лет назад, политэкономический характер. То есть это такие вопросы, которые находятся на стыке собственно экономики и тех социально-политических проблем, которые нас с вами интересуют.
Максим Курников: Например, бедность и другие вещи.
Екатерина Шульман: Например, бедность; например, миграция; например, связь образования и доходов. Или в ещё более широком смысле — это проблемы так называемого «человеческого капитала», не какого-нибудь там бездушного товарно-денежно обмена (хотя и он не особенно бездушный).
Итак, что мы должны, прежде всего, рассказать? В прошлый раз мы рассказывали, как присуждается Нобелевская премия мира, которая отличается от других Нобелевских премий тем, что её присуждают в Норвегии совершенно друге люди, чем те, которые присуждают остальные Нобелевские премии.
Нобелевская премия по экономике тоже отличается: строго говоря, это не Нобелевская премия. То есть никакой экономики в завещании Альфреда Нобеля не было. Нобелевская премия мира там была, это мы помним, и он так решил, что она будет присуждаться норвежской комиссией, а не шведской. На самом деле Нобелевская премия по экономике, строго говоря, называется мемориальной премией памяти Нобеля за успехи в экономических науках. Это относительно недавнее установление. Эта премия была учреждена Шведским банком в честь своего собственного 300-летия. Она присуждается с 1960-х годов. Каким образом это происходит? кто там является, собственно говоря, комиссией?
Присуждается эта пр